Ужас того декабрьского дня он как бы пережил заново. Перед глазами его всплыли решительные лица Михайлы Бестужева и князя Щепина-Ростовского, наиболее активных зачинщиков восстания.
А между тем!..
11 июля. «Верховный Уголовный Суд, по выслушании Высочайшего Именного Указа, в 10 день июля сему Суду данного, положили: поелику ХIII-ю статьею сего Высочайшего Указа, Его Императорское Величество Всемилостивейше соизволил участь преступников, в оном не поименованных, как по тяжести их злодеяний поставлены вне разрядов, и вне сравнения с другими, предать решению Верховного Уголовного Суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем Суде состоится, то сообразуясь с Высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленном смягчением казней и наказаний, прочим преступникам определенных, Верховный Уголовный Суд по Высочайше предоставленной ему власти, приговорили: вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею — Муравьеву-Апостолу, Михайле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому, приговором Суда определенной, сих преступников за их тяжкие злодеяния, повесить.
Подлинный протокол за подписанием:
Председателя и Членов Верховного Уголовного Суда».
Император мог быть вполне доволен.
12 июля. В Сенате собрался Верховный уголовный суд — все 72 человека.
— Господи, помилуй! Господи, благослови!..
Помолившись, они поехали через Неву в крепость в сопровождении двух эскадронов жандармов.
В доме коменданта стояли накрытые красным сукном столы.
— Господи, помилуй! — сказал митрополит и сел.
— Помилуй!.. — вторя ему, пробормотали члены Государственного совета.
Министр юстиции поправил на груди андреевскую ленту.
— Привести подсудимых!..
…В сопровождении часовых первую группу заключенных повели по длинным, слабо освещенным коридорам. На пути им встретились крепостные священник, доктор и несколько чиновников. Некоторые из них плакали.
Было раннее утро.
Возле закрытых дверей у входа в комендантскую залу стояли часовые. Дверь тотчас же распахнулась, и глазам узников, отвыкшим от столь яркого света, предстало необыкновенное зрелище.
За огромным столом, накрытым красным сукном, сидели четыре митрополита, по обе стороны от них расположились Государственный совет и генералитет, далее на лавках и стульях — сенаторы в красных мундирах. На высоком пюпитре лежала большая книга, возле нее нетерпеливо топтался высокий худой чиновник, рядом стоял министр юстиции князь Лобанов-Ростовский. Все были в полной парадной форме.
— Генерал-майор Фонвизин… — внезапно начал читать чиновник, — лишается всех прав состояния, чинов, орденов и ссылается на каторжные работы…
Адмирал Мордвинов был грустен, опустив голову, он судорожно мял белый платок, лежавший у него на коленях.
Приговор Одоевскому читали чуть ли не последним: он был отнесен к 4-му разряду и приговорен к 15-летней каторге, сокращенной ему впоследствии конфирмацией царя до 12 лет.
По окончании чтения министр юстиции скомандовал: «Направо!», осужденных выпроводили из залы и в сопровождении часовых повели вдоль берега Невы в Алексеевский равелин. Там их заперли по разным комнатам на целые сутки.
Вскоре приговор объявили и остальным «государственным преступникам»…
Пятерых отделили от остальных осужденных. Но встреча с ними все же произошла.
«Это была счастливая случайность, — через тридцать пять лет вспоминал Михаил Бестужев. — Каждый разряд для слушания сентенции собирался в особые комнаты, кругом уставленные павловскими гренадерами. Дверь из комнаты, где был собран 1-й разряд, распахнулась в ту комнату, где стояли пятеро висельников: я и многие другие бросились к ним. Но мы только успели обняться, нас и разлучили…»
12 июля, во вторник, Екатерина Бибикова, урожденная Муравьева-Апостол, написала императору письмо, в котором она умоляла Николая разрешить ей последнее свидание с осужденным на смертную казнь братом Сергеем.
Николай колебался, но отказать в просьбе несчастной женщине не смог. Однако в своем письме начальнику штаба Дибичу он предупредил того, что было бы нежелательно откладывать казнь даже на короткое время и что тело казненного Сергея Муравьева-Апостола в будущем ни коем случае нельзя выдавать его сестре.
Итак, сестре разрешили увидеться с братом.
«Бибикова явилась вся в черном, — вспоминал свидетель этой встречи, — и лишь только завидела брата, то бросилась к нему на шею с таким криком или страшным визгом, что все присутствовавшие были тронуты до глубины души… С нею сделался нервический припадок, и она упала без чувств на руки брата, который сам привел ее в чувство. С большой твердостью и присутствием духа он объявил ей: «Лишь солнце взойдет, его уже не будет в живых». И бедная женщина рыдала, обнимая его колени. Комендант, чтобы прекратить эту раздирающую душу сцепу, разрознил эти два любящие сердца роковым словом: «Пора». Ее понесли в экипаж полумертвую, его увели в каземат».