Как не хотелось ему в Сибирь!..
«Кому же хочется? — горько усмехнулся он своим мыслям. — Михайле?.. Или братьям-морякам? Ан дело сделано, и нужно крест нести свой до конца!..»
…В Тобольске их встретил ревизовавший Сибирь сенатор Куракин.
Начавший полнеть и лысеть князь в светлом щегольском сюртуке, снисходительно улыбаясь измученным дорогой путникам, спрашивал:
— Всем ли довольны вы, господа? Нет каких-либо неудобств?
— Кандалы обременительны, ваше превосходительство! Нельзя ли?.. — сказал Нарышкин.
— Ах! — не дослушав его, всплеснул холеными руками Куракин. — Это, господа, не в моих силах.
Томск проехали быстро. В Красноярске ненадолго задержались, сменили лошадей; наконец за снежными холмами показался Иркутск, а за ним скоро блеснул голубым льдом Байкал.
20 марта, пробыв пятьдесят дней в пути, они въехали в небольшое село Чита.
Тройки пролетели по единственной сельской улице, обстроенной покосившимися деревянными хибарами, и, развернувшись возле стоявшей на пригорке церкви, въехали в тюрьму, обнесенную высоким частоколом из толстых бревен.
Вновь прибывших встретила большая группа людей в тюремных халатах.
— Александр Иванович! Добро пожаловать в наши каторжные норы!..
— Прибыли! — вздохнул Петр Беляев.
— Проходите, господа, в острог! — сказал фельдъегерь. — Располагайтесь в комнате на нарах.
Стоял мороз… Над Читой высоко сияло большое холодное солнце. За забором в версте темнел сосновый лес.
«Живут же и здесь люди!» — пытался успокоить себя Одоевский.
Но солнце над селом внезапно помутнело и стало расплываться. И потому он торопливо провел ладонью по вспухшим глазам.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда-нибудь, раскрыв в стране своей родной
Альбом, где чувств моих найдешь оттенок
слабый,
Ты вспомнишь край полночный, одичалый,
Где мы в изгнании боролися с судьбой.
Итак, Сибирь, Читинский острог…
Он представлял из себя небольшое село, расположенное на холме и окруженное со всех сторон высокими горами. С запада острог огибала холодная прозрачная река Пигода.
К началу 1827 года в Чите было около пятидесяти домов, деревянная церковь и горное комиссионерство с провиантским и соляным магазинами…
Сперва ссыльных поместили в двух маленьких домах. Месяца через четыре выстроили новый большой острог. В сентябре того же года его заселили пятьдесят пять «государственных преступников». Большой каземат состоял уже из пяти комнат, не считая сеней. Четыре из них отвели для заключенных, а в пятой — дежурной — находились два унтер-офицера. Вместо нар в остроге были сделаны двойные кровати с расстоянием между ними, достаточным для свободного прохода лишь одного человека. В потолке для воздуха пробили продушины. В старом каземате организовали временный лазарет, караул в котором держали казаки. В прочих местах — солдаты Читинской инвалидной команды.
Летом и ранней осенью «государственные преступники» до пяти часов дня занимались земляными работами: рыли для частокола ров, поднимали на главной улице дорогу, заваливали огромный овраг, промытый стоками горной воды и дождя и прорезавший дорогу через село…
Рабочими орудиями им служили заступ, лопата, кирка и топор. Песок и землю они возили на тачках и носили на носилках.
С наступлением морозов в специальном домике были устроены ручные мельницы и жернова, на которых заключенные мололи ржаную муку. Два с половиной часа до обеда и столько же после…
Остальное время ссыльные проводили в совместных беседах на научные и литературные темы, в чтении книг и в игре на различных музыкальных инструментах… В такие часы в комнатах, где они жили, стоял невообразимый шум. Но скоро и к нему привыкли.
С приходом вечерней зари назначалась перекличка, потом двери острога крепко запирались и открывались лишь рано утром.
Зимой в комнатах Большого каземата, заставленных кроватями, обеденным столом и скамьей, было не только тесно, но и холодно и темно. Окна с железными решетками покрывались толстым слоем льда…
Но жить можно было и здесь. Лишь бы не сдаться, не пасть духом, как в крепости!..
И этого не произошло, пожалуй, по единственной причине, о которой позже так хорошо скажет Михаил Бестужев:
«Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-спасителей, дам, соединил нас с тем миром, от которого навсегда мы были оторваны политической смертью… дал нам охоту жить… доставил моральную пищу для духовной нашей жизни. Каземат дал нам политическое существование за пределами политической смерти».