В восемь часов утра Александр выехал из Бонди в сопровождении небольшой свиты. На нем был парадный мундир лейб-гвардии казачьего полка; роскошный белый султан рассыпался по его шляпе. По пути к царю присоединились прусский король, Шварценберг и более тысячи генералов и офицеров союзной армии (император Франц и Меттерних отсутствовали из соображений приличия, не желая принимать участие в торжестве по случаю победы над родственником Габсбургов; не было также и Блюхера - из-за болезни). За ними тронулись и остальные войска.
Александр мысленно оглядывался на пройденный путь. Подозвав к себе Ермолова, он незаметно указал ему на ехавшего бок о бок Шварценберга и сказал по-русски:
- По милости этого толстяка не раз у меня ворочалась под головой подушка. -Затем, помолчав с минуту, царь спросил: - Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, считали меня простачком.
- Не знаю, государь! - в смущении отвечал Ермолов. - Могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от вашего величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному.
В одиннадцать часов колонна монархов и генералов достигла Пантенской заставы Парижа. У ворот Александра приветствовал принц Евгений Вюртембергский. Он представил царю свой 20-й егерский полк (русской армии), более других покрывший себя славой в Отечественной войне и заграничном походе (полк участвовал в 137 сражениях; из 7 тысяч нижних чинов, числившихся в нем в апреле 1812 года, оставалось налицо 400 человек, а из 567 офицеров - 8).
Приветствовав храбрецов, Александр открыл шествие. Под звуки военной музыки войска вошли в Париж. Во главе колонны гарцевал прусский гвардейский гусарский полк, за ним ехали лейб-казаки в своих красных мундирах, следом двигались Александр и Фридрих Вильгельм со своей бесконечной свитой; дальше - русская и прусская гвардия, австрийцы и остальные. К входившим в Париж войскам пристало немало любопытных из числа солдат и офицеров тех частей, которые должны были оставаться в лагере под городом. "По левую руку от меня, - вспоминал один такой нарушитель дисциплины, - ехал лейб-медик принца (Евгения Вюртембергского. - С. Ц.) в старом изношенном кителе и дырявой фуражке, по правую - прусский драгун, приветствовавший всех разряженных парижанок неприличными гримасами. Передо мною двигался корпусной аудитор с крестьянской фуражкой на голове, а сзади - австрийский камергер в богатом гусарском мундире".
Вначале вид Парижа внушал победителям только отвращение: тянулось Сен-Мартенское предместье - один из грязнейших рабочих кварталов старого Парижа. Дома здесь были старинные, закоптелые, с облупившейся штукатуркой, улицы - тесные и вонючие, под ногами чавкала грязь, перемешанная с помоями и падалью. В глазах толпившихся здесь людей (блузники с женами, нахальные мальчишки) читалось враждебное отчуждение, несколько смягченное любопытством. Повсюду раздавался лишь один вопрос: где император Александр? Один из русских офицеров, ехавший с лейб-казаками впереди царя, автоматически отвечал: "Белая лошадь, белый султан". Стоило вдали показаться генералу на белой лошади, толпа начинала вопить: "Вот он! Вот он!" Здесь любопытство, однако, не перерастало в симпатию и энтузиазм. Кое-где в толпе даже мелькали плакаты с призывом к сопротивлению и слышались возгласы: "Да здравствует император Наполеон!" (В течение всего прошедшего дня простой люд Парижа требовал от правительства оружия, чтобы защищать город, но так и не получил его.)
Со вступлением на северный бульвар все вокруг приобрело праздничный вид. По обеим сторонам улицы потянулись дома, один роскошнее другого. "При всех почти домах находятся богатые лавки с различными товарами, - пишет очевидец. - Серебряные и галантерейные ряды блестят на каждой улице. Художники и разного рода промышленники означаются бесчисленными вывесками, пестреющими на всех домах. Все улицы... вымощены камнем". За неимением роялистских флагов из окон свешивались белые скатерти, женщины с балконов махали белыми платками - повязки на рукавах союзников и тут ввели в заблуждение парижан. Нарядные зрители заполнили улицы. Все женщины, как мещанки, так и аристократки, держали себя одинаково свободно, даже вызывающе, теснились вперед и увлекали за собой мужчин.
Изменилось и настроение толпы. Уже в начале бульвара навстречу союзникам выехала странная процессия - кавалькада щеголей из самых знатных фамилий, на богато убранных лошадях, одетые все как один в черные фраки с белой повязкой на правом рукаве и белые перчатки. Это была политическая демонстрация в пользу Бурбонов, устроенная Талейраном. Молодые люди подъехали к свите государей и втерлись в нее с непринужденным изяществом светских людей. Они осыпали любезностями союзных офицеров и ругали Наполеона.
Остальная публика ликовала. На союзников сыпались цветы и белые ленты. Вообще, отличное владение русских офицеров французским языком приводило к тому, что их вначале принимали за соотечественников-эмигрантов.
Александр кричал в обе стороны:
- Я не являюсь врагом! Я приношу мир и торговлю!
- Да здравствует мир! - неслось в ответ. - Мы давно ждали прибытия вашего величества!
- Я пришел бы к вам раньше, но меня задержала храбрость ваших войск, с любезной улыбкой отвечал царь. Им вновь владело только одно желание нравиться, пишет французский историк Тьер, "и никому не хотел он так нравиться, как этим французам, которые побеждали его столько раз, которых он победил наконец в свою очередь и одобрения которых он добивался с такой страстностью. Победить великодушием этот великодушный народ - вот к чему он стремился в эту минуту больше всего. Благородная слабость - если только это была слабость".