- Но вы легко перевели мне все фразы на русский, не так ли?
Александр прошептал несколько слов, и я опешила: показалось мне или нет, что Александр говорил на том, странном языке? Мне стало страшно.
Александр впился в мои глаза синим взглядом и тихо прошептал:
- Не бойтесь своих снов, Рита, они не страшны, не опасны. И чувств своих не бойтесь. Они нормальны. Вдолбите себе это в голову, и станет легче. Разрешите себе эту любовь, любуйтесь своим возлюбленным в своих снах и дальше - это ваше право. Когда сами себе разрешите - станет легче, верьте мне! Вам помог дневник?
Я снова кивнула, потянувшись к булочке. Вот так всегда - только перенервничаю, и сразу тянет на еду. От того и страдаю постоянно. Особенно моя фигура.
Сегодня Александр меня пугал - пугал своей неестественной бледностью, тем, что явно с трудом находил слова. На него это было не похоже.
- Я рад. Теперь вы уже не так страдаете?
Я вновь кивнула и выдавила:
- Спасибо.
- Я всегда рад помочь, Рита. Это моя работа. Продолжим?
Снова кивнув, я вдруг опять поймала себя на мысли: домой хочу! К компьютеру! Оказывается, и компьютер может стать наркотиком. Или к кровати! Оказывается, и там можно забыться. Оказывается, и Александр мне больше не нужен. Но почему-то я была уверенна, что психолог меня так просто не отпустит, поэтому доела булочку, допила кофе, устроилась в кресле поудобнее, закрыла глаза и приготовилась отвечать. Что спрашивали, и что я отвечала - не помню.
На улицу я вышла, когда давно стемнело, и с грустью подумала, что вскоре солнышко я буду видеть только в выходные. В будни мне суждено будет уходить затемно и так же затемно возвращаться.
Захотелось обратно к Александру. У него такие милые понимающие глаза, как у следователя, у которого план горит, а перед ним сидит закоренелый преступник и колется, колется, при этом сам. Но мне, по сути, все равно почему это Александр делает. Бойко зацокав по глянцево-черному асфальту, я с каждым шагом будто стряхивала с плеч часть ноши. Легче, мне легче!
И погода уже радовала, даже этот холодок и затянутое тучами небом, радовали. Впервые за долгое время я была почти счастлива.
Но пока я добралась домой по покрытому выбоинами асфальту, в темноте, так как фонари были давно разбиты, и никто их исправлять не собирался, настроение успело испортиться. Войдя в подъезд, я некоторое время в сомнении стояла на пороге, но все же не стала пробовать: работает лифт или нет, и решила пойти наверх пешком.
Достигнув нужной мне площадки восьмого этажа, я отдышалась. Внезапно проснулся лифт, с тихим злорадным жужжанием проплыл вниз и остановился этажом выше. Счастливчик сел в кабинку, нажал на кнопку, двери затворились, и я в сердцах пожелала лифту сломаться. Что-то дернулось, стукнуло, лифт остановился, раздался истошный женский крик, и я, почувствовав себя неловко, скользнула в квартиру.
Видимо, в моем роду были-таки ведьмы... В голосе застрявшей женщины я узнала соседку, которую тайно ненавидела. И не только я - надо быть святым, чтобы ужиться с ее истошным голосом, вечной манерой совать нос в чужие дела и наглостью самоуверенной базарной бабы. Мое плачевное положение дополняла еще и соседская доченька, примерно моего возраста, которую старая мамаша усиленно сравнивала со мной. Сравнение было не в пользу крысоватой девицы, потому и приходилось мне ходить окруженной сплетнями.
Но я все же старалась изображать святую невинность и каждый раз, проходя мимо соседки, мило здоровалась. Ответ был некоторым барометром моей жизни в глазах соседей: если мне (по мнению соседки) везло, то в ответ я получала угрюмое бурканье, если не везло - то милую, чарующую улыбку.
Сейчас соседке было не до улыбок. Слегка поколебавшись, я вздохнула и таки сделала над собой усилие, позвонила в соседнюю дверь, и вскоре крысастая девчонка бегала возле лифта, успокаивая мать. Ретировавшись раньше, чем "соперница" вспомнила о необходимости кому-то излить душу, я вернулась в квартиру, что досталась мне в наследство от погибшей в автокатастрофе крестной.
Переодеваясь, все гадала: что делала старая мымра этажом выше? Наверное, опять надоедала нашему соседу.
Живет у нас такой. И как в той песенке - будит нас по утрам скрипичным концертом. Только вот не по песенному соседи этому, почему-то не рады, и на бедного мальчика с веснушчатым лицом (мальчик-то меня лет на десять старше будет) регулярно кто-то срывался. Однако некоторым гениям ругань идет на пользу, и после очередного соседского срыва льющаяся сверху музыка становилась чище по звучанию и приятнее для слуха.
Когда я уселась с чашкой чая за стол и потянулась за пультом, сверху вновь послышалось грустное треньканье. Но вскоре меня всерьез увлек фильм, и о соседе я забыла.
8
Во вторник с самого утра шел снег. Проснулась я страшно разбитой и усталой. Будто спать не ложилась, а провеселилась всю ночь. Только вот веселья не было, а похмелье осталось.
Пушистые хлопья за окном казались нереальными, в голове клубился туман. Из тумана выплывали полузнакомые образы, чужие голоса, тихий смех, плач, потом снова смех...
Стало плохо. Плохо так, как не было даже раньше. Только боль теперь была другой - к горечи несчастной любви прибавилось жгучее желание писать. Везде! Все, что угодно! Но писать! Выплеснуть боль на бумагу, не оставив в душе ни капельки!
Но дальше желания, как всегда, не пошло. Хоть и включила я компьютер, но мысли не складывались в слова, хотелось чего-то, неизвестно чего, а жалость, к себе ли, ко всему миру ли, железной рукой сжимала горло.
Александр не мог мне помочь. Еще вчера он предупредил, что уедет на неделю, но оставил номер телефона.
- Не бойтесь звонить, Рита. Не бойтесь обращаться за помощью. Я рядом, помните об этом. Обещайте, что позвоните.
- Да, - сказала я тогда, но на деле все оказалось сложнее.
Я не решалась набрать номер Александра. И за компьютер сесть не решалась. Всю неделю тоска, будто ожидавшая отъезда психолога, подтачивала меня изнутри. Я даже похудела. Сохла я так явно, что близкие подруги тайно начали искать предмет моей страсти, естественно, в моем окружении. Ничего лучше Димки они не нашли. Недаром же он мне компьютер отдал?
Мне было все равно. Сплетни обтекали меня, не доходя до сознания. Голова горела так, что весь мир плавал в океане боли... И есть не хотелось, ничего не хотелось. Все стало побоку, а разум целый день боролся с тяжелой тоской. В разгоряченном болью мозге бились с переменной интенсивностью только две мысли: "За что? Может, все же написать? " Но и писать я не могла. Включала компьютер, смотрела на монитор, и не могла выдавить из себя ни строчки. Желание писать расползалось, как только я заходила в Word, и вновь всплывало, стоило мне выключить компьютер.
Тогда я слонялась из угла в угол и писала, писала, но только в своем воображении, будто рассказывала что-то невидимому собеседнику, и в такие моменты казалась себе великой, неподражаемой, новым Толстым в юбке...
К концу недели стало совсем невыносимо.
Вечером ко мне из углов пробирался страх, я боялась темноты, целыми ночами жгла лампу, оставляла включенным телевизор. Только бы не оставаться одной, хотя бы иллюзорно, только бы не отдаться во власть переменчивых снов... Воображение рисовало странные картины, будто тот мир имел свой разум, что звал меня, манил, пытался завладеть моим разгоряченным разумом.
Мне стало так страшно, что я не могла даже спать. Фантазии, воспаленные безумием, шептали - если засну, то больше не проснусь, так и останусь в этом кошмаре...
Подошли выходные. А вместе с ними и Мишкин день рождения, на который я, против обыкновения, пошла. Завернула в оберточную бумагу привезенную кем-то, уж и не помню, кем, бутылку дорогого вина, и пошла с одной целью - хорошенько напиться. Не одной, как последняя алкоголичка, не этим противным вином, как псевдоаристократка, а Мишкиным дешевым пойлом и в знакомой компании, как нормальная студентка. И напилась, не сомневайтесь!
Правда, Мишка весь вечер на меня смотрел с явным удивлением, смешанным с интересом: такой Ритки никогда не видел... Да и никто не видел.