В самом деле, только представим себе соответствующую картинку. Вот колонна на марше — светит солнце, движутся бронетранспортеры, танки, во главе бравый полковник (или, допустим, батяня-комбат). Тут из-за ближайшего пригорка выходят бородатые чеченцы во главе с авторитетным полевым командиром.
— А ну стой! — командует авторитет, после чего ситуация вполне может развиваться, как в известном анекдоте.
— Бросайте оружие и ложитесь лицом в песок, а то перестреляем,— требует полевой командир.
Полковник начинает что-то бубнить (т. е. выражает решительный протест), но чеченцы передергивают затворы. Делать нечего, приходится подчиняться. Когда последний БТР скрывается за холмом, верный боевой соратник Паши-Мерседеса встает, отряхивается, а затем (оглядевшись по сторонам) обращается к личному составу с вопросом: “А знаете, почему они нас не перестреляли?” “Почему?” — следует робкий вопрос. “Да потому, что мы Армия! Армия! Армия!”
Действительно, было бы наивно рассматривать армию и другие силовые структуры как случайно уцелевшие островки в общем упадке воли к государственности и всеобщем оскудении человеческого достоинства. Безумная стратегия выживания, выпавшая стране в последнем столетии, привела к тому, к чему привела,— к отбору самых покорных, робких и бессловесных, к преимущественному воспроизводству четырех рабских категорий. Россия, пленница ГУЛАГа, так и не освободившись, переведена по этапу на положение кавказской пленницы, и без учета этих реалий никакая реальная политика невозможна.
Следует признать, например, что военного решения чеченской проблемы сегодня действительно не существует, но не потому, что все проблемы решаемы путем сближения “политических платформ”,— в демократической Европе некоторые проблемы решаются путем сближения авиабомб с наземными объектами. Причина — в отсутствии дееспособного субъекта, обладающего волей к решению. Можно ли всерьез упрекать правительство, если из всех “голосов народа” лишь один содержит ясно выраженную волю — это голос матерей, не желающих пускать своих сыновей не только в Чечню, но и вообще в эту армию. Их требование справедливо, как всякий приговор истории, и несправедливо ровно в той же мере. Но оно, во всяком случае, реалистично. Какое-нибудь другое государство, которое действительно является своим для своих граждан, могло бы нанести точечные удары по центрам работорговли, и такая акция получила бы одобрение международного сообщества. Но сегодняшней России и эта задача, пожалуй, не под силу: или что-нибудь не получится, или, если получится, свои же не поймут и не простят.
Таким образом, упрекать официальные власти за неэффективную политику на Кавказе — это все равно, что упрекать некрасовского крестьянина за несжатую полоску. Конечно, “грустную думу наводит она”, но еще более грустно другое — отсутствие минимальной выдержки и здравого смысла хотя бы в пределах возможного. Есть особая ирония истории в том, что за сохранение Чечни в составе России (никогда вайнахи не считали себя частью другого государства) цепляются те же люди, которые роскошными банкетами отмечали отделение действительно исторических территорий. Как одураченные детишки, они когда-то перепутали произвольные сталинские внутренние границы с международно-правовыми (за что, правда, удостоились высокой чести всерьез общаться с другом Биллом и другом Гельмутом) — увы, они не повзрослели до сих пор.
Допустим, что восстановить законность кратчайшим путем сейчас нет возможности (это так), но ведь преимущество каждого государства, даже самого хилого, перед вооруженными формированиями, даже самыми отчаянными, может заключаться в меньшей торопливости, в устойчивом отстаивании принципиальных позиций — и тогда само время работает на правоту умеющего ждать: в масштабе десятилетий, глядишь, и подвернется подходящий случай. Вот Соединенные Штаты сорок лет не признавали оккупацию Прибалтики — и оказались правы, и были вознаграждены за способность сорок лет хотеть одного и того же. А Китай, дождавшийся возвращения Гонконга, кто теперь усомнится, что он решит и проблему Тайваня? Согласно популярному политическому апокрифу, Мао Цзедуна как-то спросили: “Сколько лет продлится вражда Китая с Советским Союзом?” Правитель ответил: “Вражда продлится примерно десять тысяч лет. К этому времени Советского Союза уже давно не будет, но вражда еще останется”. Требовать от российского государства такой долгой воли было бы, конечно, смешно, но хотя бы по десять раз в течение года не менять позиции, неужели слабо?