Выбрать главу

Поутру состоялось короткое прощание. Несколько снимков на память. Фото, сделанное Виттенштайном — Ганс и Софи Шоль, Кристоф Пробст, облетело после войны весь мир: эти лица стали олицетворением группы «Белая роза» для миллионов людей. Ровно в семь утра началась погрузка, но лишь в одиннадцать поезд тронулся с Восточного вокзала. Путь лежал через Регенсбург, Цвикау, Дрезден, Гёрлиц — на восток. Друзья разместились в одном купе. Один из них возвращался к местам недавней службы, другой — жаждал встречи с Родиной. Остальные ехали в Россию, томясь неизвестностью. В хорошей компании время пролетало незаметно. Сон сменялся бесконечными разговорами на всевозможные темы. Когда затихала беседа, играли в карты и шахматы. Третий день пути — Польша. Чем дальше на восток продвигался состав, тем больше привлекал ребят вид из окна. Бесконечные просторы неизвестности манили и не позволяли отвести взор. «Две вещи здесь совершенно особенные, — писал родителям Ганс, — деревья и небо. Крестьянские дома покрыты соломой, а хутора прячутся в живописных берёзовых рощах. Закат здесь необычайно красив, и когда всходит луна, околдовывая луга и деревья своим сказочным серебряным светом, то вспоминаешь пленных поляков в Германии, и сразу понятной становится их безграничная любовь к Родине».

В полдень 26 июля поезд прибыл в Варшаву. Ближе к вечеру Александр, Ганс, Вилли, Юрген и Губерт выбрались в город. Увиденное потрясло их до глубины души. «Отовсюду на нас смотрит беда. Мы отводим глаза», — пометил Вилли в своём дневнике. «Пребывание в Варшаве сделает меня больным, — писал домой Ганс, — слава Богу, завтра едем дальше! Одни только руины могут ввести в депрессию… На тротуаре лежат умирающие от голода дети и просят хлеба, а с противоположной стороны улицы доносится раздражённый джаз. В то время, когда крестьяне целуют каменный пол в церкви, бессмысленное веселье пивных не знает границ. Повсюду царит пораженческое настроение, но несмотря на это, я верю в неисчерпаемую силу поляков. Они слишком горды, чтобы кому-нибудь удалось завязать с ними беседу. И везде, куда ни глянь, играют дети». На следующий день ночью друзья должны были двинуться дальше. «Прочь, как можно скорее прочь из этого города», — одна мысль гнала молодых студентов из некогда цветущей столицы. Они надеялись, что никогда больше не увидят Варшавы в подобном состоянии.

В ожидании отъезда прошёл день. Друзья должны были ехать пустым санитарным эшелоном, который отправлялся в час ночи на Вязьму. Явившихся после полуночи на вокзал практикантов ожидало разочарование: поезд был переполнен. После долгих поисков свободного места все пятеро устроились на ночлег в коридоре, под дверями генерала. Вместо прямой дороги на Восток эшелон отправился в обход: Восточная Пруссия, Литва. Александр повторял тот путь, который проделал в трёхлетием возрасте с родителями. Только на этот раз он ехал не из Оренбурга в Мюнхен, а из Мюнхена в неизвестность. Дорога не отличалась разнообразием. Единственное занятие: сон, чтение и еда сменяли друг друга, образуя тоскливый круговорот. Ребята опять забились в одно купе. Теснота санитарного эшелона уже не располагала к дискуссиям. Жара сменилась похолоданием и сыростью. Путников одолевали полчища мух. В полдень 30 июля состав пересёк границу России.

«В России началась равнина, — записывал новые ощущения в своём дневнике Ганс, — сначала мы пересекали мягкий моренный ландшафт: волнистые холмы, подобные застывшему морю. Над ними в голубом небе, покачиваясь, проплывают корабли облаков, сияющие ослепительной белизной в свете вечернего солнца. Все это навевает в душе мелодии молодёжного живого ритма. Я вспоминаю светлые церкви в стиле барокко, Моцарта. За границей началась широкая, бескрайняя равнина, где размывается любая линия, где всё твёрдое растворяется, как капля в море, где нет начала, нет середины и конца, где человек остаётся без Родины, и лишь печаль наполняет его сердце. Мысли подобны облакам, которые, так же бесконечно и непрерывно меняясь, уплывают прочь. Тоска, как ветер, несущий облака. Здесь все опоры, за которые судорожно цепляется человек — Родина, отчизна, профессия — вырваны разом. Почва уходит из-под ног, ты падаешь и падаешь, уже не зная куда… и неожиданно приземляешься мягко, словно на крыльях ангелов на русской земле — на равнине, принадлежащей лишь Богу да его ветру с облаками».

В поезде было много разговоров о партизанах — следы их работы были видны повсюду, но, к счастью, к вечеру поезд без особых происшествий добрался до Полоцка. Благодаря дневниковым записям Вилли Графа воссоздать этот маршрут практикантов на фронт не составляет никакого труда. В полдень 31 июля эшелон достиг Витебска. Город разрушен. Движение поезда на восток затруднялось из-за взорванных железнодорожных путей и забитых военными составами узловых станций. На фоне этого вселенского хаоса резко выделялось буйство красок русского лета. Обилие цветов всевозможных видов и дети, играющие среди развалин, поражали воображение молодых немцев. По мере приближения к Смоленску местность за окном стала меняться. Холмы исчезли, появились равнины. К вечеру состав прибыл в Вязьму. Вилли, единственный из пятёрки, уже бывал здесь. В своём дневнике он помечал: «Ужасно долгий марш к фронтовому сборному пункту, первое распределение, размещение на постой. Мы впятером плетёмся через весь город. Грязь. Разорение. Играет немецкий марш. На холме между домов и развалин стоит церковь. Под моросящим дождём мы ещё сидим на скамейке перед нашим жилищем и вспоминаем события последних дней».

2 августа было воскресенье. С утра они впятером отправились в церковь. Два часа, как очарованные, друзья присутствовали на торжественной литургии. В полдень состоялось распределение. Все пятеро попали в 252-ю роту. До отправки оставалось время, и после обеда ребята пошли на местный рынок, поразивший своей нищетой. «Никогда ещё разруха не проявлялась так явственно. Хлеб бьёт все рекорды. Его ищут все», — писал Вилли Граф. Отъезд в Гжатск вечером несколько затянулся, и лишь под покровом темноты друзья добрались до города, где им предстояло провести около трёх месяцев. «Около 10.00 прибыли в Гжатск. Опять бесконечный марш с багажом через весь город. Призрачно возвышаются в свете луны руины опустевших домов. Русская артиллерия обстреливает город, мы прячемся за углами зданий. Лёгкая паника. Мы спим фактически в дерьме», — Вилли лаконично фиксировал события этого вечера в своём дневнике. Именно красочные картины увиденного позволяют нам сегодня приблизиться к тем дням, узнать, с чем столкнулись друзья, оказавшись на нашей земле. 252-я санитарная рота, к которой были прикомандированы студенты-медики, располагалась на окраине города в лесном лагере, рядом с военным аэродромом. Здесь находился главный перевязочный пункт. Близость фронта ощущалась ежеминутно: взлетали осветительные ракеты, время от времени давала о себе знать артиллерия. По словам Алекса, линия фронта проходила в десяти километрах отсюда.

Александр воспринял отправку на Восточный фронт как возвращение на родную землю, и никакая атрибутика армейской жизни не могла его заставить почувствовать себя здесь солдатом. Даже будучи убеждённым противником большевизма, Алекс не мог позволить себе поднять руку против своего народа. Позже, после ареста, он скажет на одном из допросов: «Если бы мне пришлось как солдату с оружием в руках бороться против большевиков, то перед исполнением этого приказа мне пришлось бы довести до сведения моих военачальников, что я не могу сделать этого. В качестве фельдфебеля санитарной службы мне не пришлось делать таких заявлений». В течение нескольких дней друзья привыкали к новой обстановке, осматривались, устанавливали первые контакты с местным населением. В субботу 7 августа шёл дождь и все писали письма: Алекс — Лило, Ганс — родителям. Вилли встречался со старыми знакомыми — ещё по первому пребыванию в Гжатске — и вёл дневниковые записи. Каждый писал о своём, но мысли их были схожи в одном: все трое восхищались новой незнакомой страной.