Пиши, родной мой, порадуй меня. Да хранит тебя Бог и Пресвятая Богородица!
Всегда твоя няня».
В то время, когда Алекс с друзьями проходил полевую практику в России, Кристоф Пробст был на такой же практике в лазарете военно-воздушных сил, но в Германии. Он очень переживал расставание с друзьями и был рад получить письмо от Ганса, где тот рассказывал о том, как проходит время под Гжатском. «Удивительно, что первое письмо от тебя пришло именно сейчас. Дело в том, что именно на этой неделе во мне пробудилась такая тоска по вам. Действительно, я всё пережил и увидел, как будто я всё время был с вами. Это расставание было для меня очень болезненно. Я всё чаще осознавал, насколько важны для меня эта настоящая мужская дружба, этот духовный или, скорее, даже сердечный обмен», — писал Кристоф на Восточный фронт. По его словам, он очень хорошо представлял себе по рассказам друзей всё, с чем им пришлось столкнуться в России, и так хотел бы быть с ними рядом.
Но как и любой поход, как летний палаточный лагерь, подошло к концу и это интересное время: полевая практика в России закончилась. Друзьям повезло — они не участвовали в боевых действиях. Да, они насмотрелись крови — перевязочный пункт на передовой — не санаторий в тылу, но им не пришлось вступать в конфликт с собственной совестью, брать в руки оружие. 30 октября — последнее прощание со знакомыми. Весь этот месяц друзья находились в разных местах и вот — опять волнующая встреча на фронтовом сборном пункте в Вязьме. Ганс, Вилли, Губерт, Алекс вновь вместе, они отправились бродить по городу, наперебой рассказывая друг другу о событиях последних недель. У всех чувствовалась тоска по этим местам. Уезжать не хотелось. Особенно тяжело воспринял отъезд Александр. Ещё один солнечный осенний день в Вязьме был словно подарком судьбы. Ребята любовались красотой русской природы, как будто пытаясь сохранить в памяти все мелочи последних часов пребывания на русской земле. Никто впоследствии не мог вспомнить, чья это была мысль — купить самовар на память. Остатки денег пошли в общий котёл, и пузатый российский сувенир, сверкающий начищенными боками, отправился вместе с весёлой пятёркой на Запад. 1 ноября практикантов погрузили в «теплушку». Вскоре тесно набитый вагон прибыл в Смоленск. Город повидать не удалось. Становилось всё холоднее, и все жались к печке-«буржуйке», стоявшей посреди вагона. По дороге на Оршу настроение несколько поднялось: «Вечером мы пели и большая часть вагона подпевала, — писал Вилли в дневнике. — Чувствуется хорошая атмосфера — среди нас есть хорошие ребята. Время от времени Алекс играет на своей балалайке. Так хорошо!» Постепенно, с длительными стоянками почти в каждом крупном населённом пункте, состав продвигался на запад.
Утром 4 ноября поезд достиг Бреста. Во время очередной продолжительной остановки разгорелся скандал — кто-то из ребят хотел подарить русским военнопленным сигареты. Охрана этого не допустила. Началась словесная перебранка. К счастью, до рукопашной не дошло, но сигареты передать так и не удалось. После этого на душе у всех остался неприятный осадок. В полдень состав наконец-то тронулся, мерно постукивая на стыках рельсов, пересёк Буг, и страна романтических надежд осталась позади.
БОРЬБА
После возвращения с фронта Александр получил две недели отпуска. «Необычным и чуждым показалось мне всё здесь теперь, после того, как я побывал в России. Никогда больше не смогу я свыкнуться с местной европейской «культивированной» жизнью, никогда! Целыми днями я думаю только о вас и о России, — писал Алекс в ноябре подруге Вале в Гжатск, — по ночам мне снитесь вы и Россия, потому что моя душа, моё сердце, мои мысли — всё осталось на Родине. Здесь я тоже целиком и полностью живу в русском окружении: самовар и русский чай, балалайка, русские книги и иконы. Даже моя одежда — русская: рубаха, мои русские сапоги — одним словом, всё — русское. Мои знакомые тоже русские. Но пока я должен оставаться в Германии. Я смогу много тебе рассказать, когда мы увидимся вновь. Пока же ещё рано об этом говорить». Да, в те дни Александр не мог ещё написать, что по возвращении в Мюнхен друзья приняли твёрдое решение вести самую ожесточённую борьбу с гитлеровским режимом. Их оружием было слово, но в отличие от первого, опасного, но в масштабах страны всё же скромного опыта распространения первых листовок, теперь они были полны решимости воздействовать на самые широкие массы населения. Пребывание в России сплотило ребят, позволило каждому прояснить политическую позицию — свою и друзей. В деятельность по распространению листовок теперь был посвящён и Вилли Граф.
Для решения масштабных задач нужны были связи с единомышленниками в других городах Германии. И деньги. Со связями неожиданно помогла Лило Рамдор. Как-то Алекс с Гансом были у неё в гостях. Ганс как бы невзначай завёл разговор о её родственнике по фамилии Харнак, жившем в Кемнице. В то время у них уже на слуху было дело о разоблачении группы антифашистов «Харнак — Шульце — Бойзен», ставшей впоследствии известной под кодовым названием «Красная капелла», которое проходило по документам гестапо. Племянник генерала вермахта Тирпица, старший лейтенант Харро Шульце-Бойзен и старший правительственный советник Арвид Харнак, стоявшие во главе организации в Германии, занимались сбором и передачей разведданных руководству Советского Союза. В 1942 году деятельность «Красной капеллы» была пресечена во время очередного сеанса радиосвязи. До конца Второй мировой войны 76 человек, причастных к деятельности «Красной капеллы», были осуждены, 46 из них были приговорены к смерти и казнены. Фальк Харнак, брат «заговорщика», оставался на свободе и предпринимал тщетные попытки по спасению родственника. В надежде, что он поможет установить контакт с организованными группами Сопротивления, Алекс и Ганс уговорили Лило устроить им встречу в Кемнице. Вскоре пришло письмо от Харнака — он был готов принять гостей.
Предприятие, затеянное друзьями, было довольно рискованным. Во-первых, будучи прикомандированными к студенческой роте, они не имели права удаляться от Мюнхена более чем на 50 километров. Во-вторых, они почти наверняка знали, что за Харнаком следит гестапо. В то же время они утешали себя тем, что Фалька Харнака всё же не отстранили от составления программ радио вермахта — значит, доверие со стороны властей он ещё не потерял. Встреча прошла успешно, хотя и не явилась прорывом с точки зрения расширения поля деятельности «Белой розы». Ввиду своего достаточно сложного положения Фальк мог ограничиться только рекомендациями общего характера. В то же время Ганс и Алекс воочию убедились, сколь тяжёлые последствия может иметь антиправительственная деятельность для родных и близких участников Сопротивления. После ареста, давая показания об этой поездке, Алекс всячески отрицал какую-либо заинтересованность Харнака: «Я припоминаю, что во время первой встречи в Кемнице Харнак отклонил возможность сотрудничества. Надо сказать, что мы сообщили Харнаку о наших намерениях свергнуть существующую форму государства с целью замены её демократией. Так как Харнак занял отрицательную позицию, да и со дня на день ожидал отправки на фронт, мы попрощались, не договариваясь о дальнейших встречах».
На самом же деле разговор протекал иначе: Фальк Харнак внимательно ознакомился с текстом листовок, дал ребятам некоторые рекомендации, и они договорились встретиться, как только решится вопрос со спасением арестованных членов группы «Красная капелла». Правда, в положительный исход сам Харнак уже не верил.
По возвращении из Кемница Алекс и Ганс отправились в Ульм, где остановились у родителей Шоля. Переночевав, они утром выехали в Штутгарт. Ребята направились к Ойгену Гриммингеру — компаньону отца Ганса, который на время ареста Шоля-старшего вёл дела его компании. Одному из немногих взрослых, ему суждено было узнать о «Белой розе». Ганс доверял этому человеку и надеялся на поддержку. «Прибыв к Гриммингеру в Штутгарт, мы дали ему понять, что занимаемся изготовлением и распространением антигосударственных листовок и для этих целей нам нужны деньги, — давал показания Александр в марте 1943 года. — Во время этого визита Гриммингер не дал нам денег, но пояснил, что у него их сейчас нет, и Шоль должен будет ещё раз обратиться к нему, что тот и сделал две недели спустя с успешным результатом». Алекс знал, что всё сказанное им уже давно было известно гестапо, в том числе из показаний самого Ганса, и ему не было смысла что-то выдумывать или выкручиваться на допросе. Полученные 500 рейхсмарок поступили в «кассу» «Белой розы», хранительницей которой по негласной договоренности стала Софи Шоль. Во время пребывания в Ульме Алекс и Ганс посвятили в свои планы восемнадцатилетнего Ганса Хирцеля, приятеля брата и сестры Шоль. Хирцель вызвался организовать распространение листовок в Штутгарте.