Каждое письмо — утешение родным, жизнеутверждающий оптимизм. «У меня всё в порядке… Я много читаю — мне дают много хороших книг… Высыпаюсь — сплю по 11–12 часов… Каждый второй день — часовая прогулка, вчера даже искупался… Настроение хорошее. Недавно прочитал в одной значительной книге пассаж, который так хорошо подходит к вам: «Чем больше трагика жизни, тем сильнее должна быть вера, чем сильнее кажется, что Бог отвернулся от нас, тем больше должны мы доверять свои души его отеческим рукам». Кажется, этот настрой не был показным. Он шёл из глубины души, от самого сердца. «Ты, наверное, удивишься, — писал Александр 2 июля сестре Наташе, — что я изо дня в день становлюсь всё спокойнее, даже радостнее, что моё настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе! Откуда это? Я сейчас объясню. Всё это ужасное «несчастье» было необходимо, чтобы направить меня на истинный путь, и потому это, собственно, совсем не «несчастье». Прежде всего, я счастлив и благодарю Господа за то, что он дал мне понять это знамение Божие и последовать в верном направлении. Что я знал прежде о вере, о настоящей, искренней вере, об истине, о Боге? — Так мало!.. Всё это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза. Нет, не только мне, всем нам, всем тем, кого коснулась чаша сия, в том числе и нашей семье. Я надеюсь, вы тоже правильно поняли этот божественный знак». У Наташи во время заключения в гестапо произошло отслоение сетчатки. Она почти ослепла на один глаз. Александру в порядке исключения позволили написать короткую записку родителям, где он очень беспокоился по поводу здоровья сестры, давал рекомендации, к кому лучше обратиться за помощью, просил неукоснительно следовать рекомендациям специалиста. Знал ли он тогда, что до его казни оставалось всего два дня?
Это случилось 13 июля 1943 года.
«Мои дорогие папа и мама!
Ничего не поделаешь. Сегодня по Божьей воле мне суждено завершить земную жизнь, чтобы перейти в другую, которая никогда не закончится и в которой мы все снова встретимся. Пусть эта встреча будет вашим утешением и вашей надеждой. К сожалению, для вас этот удар тяжелее, чем для меня, потому что я ухожу с сознанием, что служил моим искренним убеждениям и правому делу. Это позволяет мне со спокойной совестью ожидать смертного часа.
Помните о миллионах молодых людей, расстающихся с жизнью там, на поле битвы. Их судьба — моя судьба. Огромный сердечный привет всем моим дорогим! В особенности, Наташе, Эриху, няне, тёте Тоне, Марии, Алёнушке и Андрею.
Через несколько часов я окажусь в ином, лучшем мире, у мамы. Я не забуду вас и буду молить Господа об утешении и покое для вас. Я буду ждать вас!
Об одном прошу Вас: не забывайте Бога!
Ваш Шурик.
Со мной идёт проф. Хубер, от которого передаю вам сердечный привет!»
Казнь была назначена на 17 часов. В полдень Александра посетил священник Русской православной церкви, который исповедовал его. Чуть позже в камеру пришёл адвокат Зигфрид Дайзингер — защитник Шмореля. Его описание воссоздаёт атмосферу последних часов жизни Алекса. «Вы удивитесь, что я совершенно не волнуюсь в такой момент, — обратился к адвокату Шморель, — но я должен сказать, что даже если вы принесли бы мне известие о том, что вместо меня должны казнить, к примеру, моего же охранника, то я всё равно предпочёл бы смерть. Знаете, я пришёл к выводу, что моя жизнь должна завершиться сейчас, как рано бы это ни показалось. Я выполнил свою миссию в этой жизни и не представляю себе, чем мог бы ещё заняться в этом мире, даже если бы меня сейчас освободили». Александр мужественно попрощался с Дайзингером. Перед тем, как адвокат успел покинуть камеру, Шурик передал ещё один тёплый привет родным.
По словам адвоката, за 15 минут до казни в помещении комиссии по приведению приговоров в исполнение неожиданно появились трое офицеров СС — два подполковника и майор. У них было письменное разрешение Генеральной прокуратуры и гестапо на присутствие во время экзекуции. Это поразило всех присутствующих, так как даже тюремные служащие не имели права находиться при приведении приговора в исполнение. Дайзингеру запомнилось, как долго эсэсовцы выясняли у тюремного врача мельчайшие подробности казни. Судя по всему, они прибыли полюбоваться на повешение, и тот факт, что осуждённый будет гильотинирован, разочаровал их. Процедура затянулась ещё на несколько минут, поскольку директор тюрьмы посчитал необходимым показать нежданным гостям помещение изнутри, рассказать о принципе действия рубящего механизма и сроке службы подобной гильотины. Наконец, когда животное любопытство присутствующих было утолено, вызвали Алекса. Чётко и громко прозвучал его ответ «Да» на вопрос дежурного прокурора о том, действительно ли осуждённый является Александром Шморелем. Пару мгновений спустя жизнь двадцатипятилетнего молодого человека оборвалась.
Зигфрид Дайзингер принёс родителям ужасную весть. Чуть позже доставили официальное уведомление дирекции отдела захоронений о приведении приговора в исполнение, месте и времени захоронения, куда надлежало явиться родным, имея при себе 100 рейхсмарок на оплату расходов по погребению. В тот же день верховный прокурор Мюнхена отчитался перед руководством о проделанной работе: телеграмма, отправленная в Берлин в 17:20, гласила: «мероприятие проведено сегодня без каких-либо происшествий». Вечером следующего дня тело Александра было предано земле на мюнхенском кладбище Ам Перлахер Форет. Присутствовали только близкие родственники и адвокат. Эрих Шморель хорошо помнит, как, подходя к могиле Александра, господин Дайзингер украдкой снял с лацкана пиджака свой партийный значок.
Никаким особым репрессиям семья казнённого более не подверглась. Зверства гестапо в отношении всех, кто окружал «врагов нации», начались значительно позже, после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Тогда целые семьи причастных к заговору графа фон Штауффенберга попадали в концентрационные лагеря, детей отнимали у матерей, малейшее подозрение в пособничестве могло закончиться смертной казнью. Для Гуго Карловича всё обошлось относительно благополучно. Мюнхенский профсоюз врачей хотел лишить его врачебной лицензии. Коллеги долго спорили. В конце концов председатель высказался в том духе, что «родители не должны отвечать за проступки детей», и тему закрыли.
Некоторое время спустя Шморели получили ещё одну запоздалую весточку от сына. Адресована она была подруге из Гжатска и датирована 18 июня. Написанное на клочке бумаги письмо вынес священник, исповедовавший Александра перед казнью. Как знать, быть может, эти строки, написанные по-русски в соответствии со старой орфографией, ещё найдут своего адресата:
«Милая Нелли!
Раньше, чемъ мы всѣ думали, мнѣ было суждено бросить земную жизнь. Мы съ Ваній и другими работали противъ немецкаго правительства, насъ поймали и приговорили къ смерти. Пишу тебѣ изъ тюрмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатскъ! И почему я тогда не остался въ Россіи?! Но все это воля Божія. Въ загробной вечной жизни мы опять встретимся!