Изъятые там после ареста Шоля матрицы и впитывающая бумага относятся к материалам, при помощи которых мы изготавливали наши антигосударственные листовки. Были ли конфискованные марки приобретены ещё до моей службы на Восточном фронте и спрятаны в моей комнате, или же они остались после рассылки наших листовок, я затрудняюсь ответить. В то же время я могу с уверенностью заявить, что изъятая у меня квитанция от 28 янв. 43 г., выписанная фирмой «Каут-Буллингер и К0», подтверждает покупку матриц.
По поводу бланка направления я могу сообщить следующее. Примерно в 1933 году я недолгое время был членом организации «Стальной шлем». Оттуда я был переведён в СА[20]. Поскольку я оказался слишком мал, то 1.2.34 г. меня перевели в гитлерюгенд. В гитлерюгенде я состоял очень недолго. Я перешёл в кавалеристское подразделение СА, в котором опять-таки был недолгое время. Мой уход после относительно короткого пребывания произошёл по собственному желанию, так как я разочаровался в кавалерии. 3 декабря 1936 года меня наградили спортивным значком СА. 8 ноября 1938 года я, как рядовой 7-го арт. полка, 2-й батареи, получил медаль в память о 13 марта 1938 г. Я участвовал в качестве солдата в возвращении восточных земель в Великий Немецкий Рейх. У меня есть также медаль в память о 1 октября 1938 года[21]. Когда в 15–16 летя был членом «Юнгфольк» и гитлерюгенда, то я этим даже гордился. Однако этот интерес всё больше и больше угасал.
Ещё раз возвращаясь к изъятому у меня револьверу, я решительно заявляю, что я не носил его с собой во время нанесения надписей на стенах, так как в то время у меня его ещё не было. Студент медицины Антон Вагнер может сообщить о времени передачи подробнее. Эта передача состоялась в школе им. Бергмана. Но Вагнер живёт не там. Насколько мне известно, при вылазках на «покраску» только у Ганса Шоля было с собой огнестрельное оружие, к которому мы прибегли бы в случае ареста. Было ли огнестрельное оружие у Вилли Графа, я не знаю.
Наличная сумма 340,41 РМ, которая была у меня 18.2.04 г., когда я перед университетом неожиданно узнал об аресте двух студентов, оказалась при мне случайно, так как я с тех пор не был в квартире родителей. У меня уже очень давно есть привычка носить все имеющиеся деньги при себе.
На вопрос о связях и о политической позиции проф. Мута[22] из Зольна я даю следующие показания:
Ганс Шоль знаком с проф. Мутом уже много лет. Лично я познакомился с проф. Мутом примерно год назад в Зольне — благодаря Гансу Шолю. Проф. Мут интенсивно занимается религиозной литературой. Его позиция по отношению к национал-социализму мне не известна. По крайней мере, у меня нет повода считать, что проф. Мут занимается антиправительственной деятельностью. С моей преступной деятельностью проф. Мута ничего не связывает. Я не думаю даже, что Ганс Шоль рискнул посвятить проф. Мута в наши планы. Я не знаю за проф. Мутом ничего отрицательного. Во время моего единственного визита, который я нанёс проф. Муту, мы говорили о круге общения Стефана Георге, по отношению к которому проф. Мут высказывал своё неприятие.
Теперь я в подробностях опишу, как состоялся наш обмен мнениями с проф. Хубером из Мюнхенского университета. Я познакомился с проф. Хубером примерно год назад в квартире Шоля. Я хочу поправиться, что эта первая встреча могла произойти на улице. Ранее я никогда не слышал от Шоля, что они были знакомы друг с другом. С тех пор я встречался с проф. Хубером раза три. Один раз проф. Хубер был у меня дома, чтобы поговорить со мной о литературных делах. Эта встреча определённо не служила никаким политическим целям. Во время этой встречи у меня дома присутствовал также Ганс Шоль. Мне кажется, я припоминаю, что эта встреча могла состояться летом 1942 г. С тех пор, как я вернулся с Восточного фронта, по настоящее время я встречал проф. Хубера раза два в квартире Шоля. Во время этих встреч мы, разумеется, говорили также о военных и политических вещах. При этом мы выяснили, что проф. Хубер был не согласен с некоторыми современными вопросами национал-социализма. Эта информация позволила нам намекнуть проф. Хуберу, что мы уже летом 1942 г. изготовили и распространили антигосударственную листовку «Белая роза». В этой связи мы в общих чертах поговорили об изготовлении и распространении антигосударственных листовок, не говоря при этом проф. Хуберу о том, что мы в настоящее время опять собираемся заняться изготовлением и распространением таких листовок. Несмотря на то, что мы высказались в этой связи недостаточно четко, проф. Хубер смог бы в случае возможного появления новых антигосударственных листовок предположить, что авторами и распространителями являемся мы с Гансом Шолем. Во всяком случае, проф. Хубер, услышав наш намёк, обратил наше внимание на опасность изготовления и распространения антигосударственных листовок и предостерёг нас от этого. Мы с Гансом Шолем были уверены, что проф. Хубер будет хранить молчание о наших намёках. Эта встреча в квартире Шоля состоялась где-то 4 недели назад.
Я принимаю к сведению, что во время только что состоявшейся моей очной ставки с Вилли Графом он заявил, что не принимал участия в изготовлении и распространении нашей последней листовки «Сокурсницы! Сокурсники!», а также не принимал участия в наших ночных акциях по нанесению лозунгов. Я полностью подтверждаю верность своих показаний в отношении Графа, сделанных мною вчера.
Листовка «10 лет национал-социализма» мне неизвестна. До настоящего момента я ничего не знал о существовании такой листовки и потому не могу дать никаких существенных показаний об авторах и распространителях этого антигосударственного печатного издания.
Мне предъявлен жёлтый конверт, на котором от руки написан адрес «Господину д-ру Хальму, Мюнхен 1, Баварская Государственная библиотека, Людвигштрассе». Сообщение о том, что в этом конверте 3.7.42 г. по почте была переслана антигосударственная листовка «Белая роза», я более подробно прокомментировать не могу.
На выдвинутое против меня обвинение в том, что примерно в середине февраля 1943 г. на трамвайной остановке Ментершвайге я сорвал агитационный плакат военных формирований СС, могу пояснить, что в этом случае я не могу рассматриваться как виновник. Уже 18 месяцев я не езжу на велосипеде (тогда у меня украли переднее колесо от велосипеда), а передвигаюсь исключительно на трамвае. Эти сведения могут быть в любой момент проверены у моих родителей или у имеющейся домработницы. В этой связи должен признаться, что в доме моих родителей говорят почти только по-русски.
Проф. Мартина я вообще не знаю. О том, что объявлено о моём розыске, я при возвращении в Мюнхен 24.2.43 г. ничего не знал. Где в настоящее время могут находиться Кристоф Пробст и брат и сестра Ш о л ь, я не знаю.
К моим показаниям, которые я сделал до настоящего момента в этой связи, мне добавить нечего. Я говорил правду и не в состоянии назвать других людей, которые как-то связаны с моим преступлением или принимали в нём участие. Никто не оказывал влияния или давления на меня с тем, чтобы я изготавливал и распространял антигосударственные листовки и наносил надписи «Долой Гитлера», «Свобода» на зданиях в Мюнхене. Я не могу назвать Ганса Шоля, Кристофа Пробста, Софи Шоль или Вилли Графа теми людьми, кто внёс больший вклад в изготовление или распространение наших антигосударственных листовок. Напротив, я открыто сознаюсь, что мы с Гансом Шолем были зачинателями. Предположение, что я поддерживаю контакт с русскими гражданами или организациями, не соответствует действительности. Против такого упрёка я вынужден категорически протестовать, так как к тому отсутствуют какие бы то ни было предпосылки. Обнаруженные у меня фотография русского лётчика и адрес русского военнопленного ничего не значат, так как я нашёл фотографию во время моего пребывания на Восточном фронте и не знал лично этого сбитого лётчика. С русским военнопленным по фамилии Андреев я познакомился на главном перевязочном пункте Планкенхорн, часто общался с ним и на всякий случай попросил его записать мне его адрес, чтобы посетить его после войны. Письмами мы с ним не обмениваемся. Я сознаюсь в государственной измене, отрицаю, однако, что я изменял родине.