«Однажды, это было в 1936 или 1937 году, — вспоминал Эрих, — мы во время каникул всей семьей отправились на две недели на озеро Кимзее. У нас был заказан отель, но Шурик наотрез отказался оставаться на ночь в номере. Он хотел поставить палатку и расположиться там. Никакие уговоры и увещевания не помогли, и отец махнул на причуды сына рукой. Две недели Алекс провёл рядом с отелем, практически под открытым небом. Как назло, всё время шёл дождь. Хлестало как из ведра, но Шурик не сдавался. Помню, как он укреплял палатку, рыл канавки, чтобы отвести воду». Как знать, может быть, в душе ему и хотелось махнуть на всё рукой, перебраться к родным в тёплое и сухое жильё, но гордость уже не позволяла проявить такое малодушие. Да и как это могли бы расценить близкие?
Отец хорошо знал характер старшего сына и потому не судил строго его сумасбродные выходки. Как-то в одном из бесконечных походов Алекс вместе с двумя друзьями Францем Вальтершпилем и Вольфгангом Нуссером угнали в районе Ульма лодку. Проплыв с десяток километров вниз по течению Дуная, путешественники решили, не останавливаясь, устроиться на ночлег. Тент натянули здесь же. Уже в районе Донаувёрта неуправляемая посудина налетела на опору моста. Сонных искателей приключений выбросило в воду, лодка со всеми пожитками камнем пошла на дно. Чудом все трое остались живы. На следующий день Алекс добрался домой в каких-то лохмотьях. Отец, узнав о причинах столь странного явления «блудного сына» в Мюнхене, лишь неодобрительно покачал головой. Спокойствие и рассудительность Гуго Карловича были хорошо известны в семье. Даже с прирождённой аполитичностью доктора Шмореля Александр мирился, несмотря на своё обострённое восприятие окружающего мира.
«Отец никогда не лез в политику, — вспоминал Эрих Шморель, — это мама всегда эмоционально комментировала события общественной жизни Германии». После прихода Гитлера к власти в 1933 году дома постоянно разворачивались словесные перепалки. «Какой из него руководитель государства? Это же совершенно невозможный человек», — убеждала Елизавета своих братьев Рудольфа, Николая и Арнольда. Братья Гофманы доказывали обратное, но до ссор дело не доходило. Рудольф, наверное, всё-таки тайно надеялся, что в случае, если границы рейха окажутся восточнее Оренбурга, то и его пивоваренный завод вернут «законному хозяину». Впрочем, таких мыслей вслух он никогда не высказывал, но объяснение действиям Гитлера в семейных спорах всё-таки находил. «Однажды, вернувшись с какой-то очередной политической манифестации, — продолжал Эрих, — мама была полна негодования. Во время речей она сидела недалеко от фюрера. «Ах, он всё время кричал, его же просто невозможно слушать!» — она явно не одобряла манеру выступлений Адольфа».
Как бы то ни было, но участие в милитаристских детских организациях в начале 1930-х годов привлекало Александра возможностью новых приключений, походов… Став членами детского объединения «Шарнхорст», названного по имени полководца — борца за свободу времён Наполеоновских войн, Алекс с друзьями отправились на велосипедах в поход. Стояла зима. Эриха брат взял с собой, но тот, самый маленький в отряде, скоро выбился из сил, и ребятам пришлось везти его по очереди на раме. Отряд велосипедистов остановила полиция. Гордо отрапортовав, что отряд «Шарнхорст» направляется в поход, ребята неожиданно услышали в ответ: «A-а, антиправительственная группировка!» У власти в Германии тогда ещё были социал-демократы…
В 1933 году организация «Юные баварцы», к которой примкнули братья Шморели, превратилась в гитлерюгенд, а «Стальной шлем», членами которой были старшие ребята, реформировалась в СА — «штурмовые отряды». Эриха приняли в гитлерюгенд, а Алекса — в СА, но в марте 1934 года выяснилось, что Шурик ещё мал для этой организации, ему было шестнадцать, и его «вернули» в гитлерюгенд. Алекс ужасно расстроился, что к нему отнеслись как к маленькому, и сделал несколько попыток пробиться в «штурмовики». Особенно ему нравились кавалерийские подразделения. Это удалось, но вскоре наступило охлаждение. Шморель, как и многие сверстники, на первых порах радовавшиеся вступлению в новые организации, вдруг увидел, что это совсем не то, чего ему хотелось бы. Тупое подчинение и муштра как основы построения новых гитлеровских молодёжных объединений делали невозможным личное восприятие природы, разрушали принципы товарищества, сложившиеся в сознании подростка. Аполитичное, но свободолюбивое отцовское воспитание, не лишённое необходимой доли контроля, любви и поддержки, закалило характер Александра, сделало его невосприимчивым к пропаганде национал-социалистических демагогов. Еще задолго до захвата власти Гитлером его партия с присущими ей методами насильственного распространения, запугивания инакомыслящих не вызывала восторгов в семье Шморель. В доме в Ментершвайге, особенно в первые годы, постоянно вращались русские эмигранты, приверженцы царизма, бежавшие от большевиков. Благодаря рассказам родителей, у которых ещё свежи были в памяти ужасы революции и Гражданской войны, у детей тоже формировалось своё отношение к общественным потрясениям такого рода. Эрих хорошо помнил, что когда Гитлер и его движение заявили о «свершившейся революции», то первой реакцией родителей были слова: «Это мы уже однажды пережили».
Скептическое отношение родителей к национал-социализму и собственный печальный опыт в гитлерюгенде, осознание того жестокого пути к власти, который этот австриец Адольф прошёл практически на глазах гимназиста Шмореля, создали у Александра неприятие существовавшей в Германии власти. Поэтому арест и расстрел Рёма, командовавшего до 1934 года отрядами СА и ставшего чересчур опасным для Гитлера, стали последней каплей, переполнившей чашу терпения и без того импульсивного подростка. «Мы сидели с друзьями как всегда у нас дома, — рассказывал Эрих Шморель, — когда Алекс, полный возмущения, обрушился с критикой на то, что творит фюрер. Он назвал его убийцей. В этот момент я впервые осознал, с какой внутренней энергией мой брат противился этой системе».
Все, знавшие Александра, отмечали его постоянное стремление к свободе и независимости. Родители относились к этому с пониманием, и потому свои отношения с детскими и молодёжными объединениями Алекс регулировал сам. Разочарование в гитлерюгенде не погасило интереса к приключениям. Много времени он уделял спорту, причём с явным успехом. В декабре 1936 года даже был удостоен спортивного значка штурмовиков — нечто вроде нашего значка «ГТО» советских лет. Шурик отлично плавал, вместе с Кристофом Пробстом посещал в Мюнхене уроки фехтования. Однако ни с чем не могла сравниться его любовь к лошадям. Казалось, русская кровь и бескрайние степные просторы Оренбуржья нашли своё выражение в характере юного страстного наездника. Верховая езда относилась к непременным атрибутам каникул, большую часть которых Александр проводил вместе с Пробстами. Потребность в общении была взаимной. Кристоф, или Кристль, как типично по-баварски, уменьшительно-ласкательно звали его близкие, тоже не мог долго быть вдали от друга. «Я бы очень хотел пригласить Алекса провести хотя бы часть каникул в Рупольдинге, — писал он летом 1936 года своей бабушке, — от него нельзя ожидать каких-либо неудобств или неприятностей, от него просто веет гармонией».
Эта гармония чувствовалась в единении Александра с природой, в его музыкальности, любви к литературе, философии, искусству. Шурик восхищался произведениями античной Греции и колоссальными скульптурами Родена и Микеланджело. Родители были хорошо знакомы с профессором Преториусом, известным коллекционером и знатоком восточноазиатского искусства. Бывая у него в гостях, Шурик проникся восхищением и этим направлением в мировой культуре. Ему очень нравились рисунки и живопись, исполненные в своеобразной манере. «Мы втроём могли часами торчать в больших и малых художественных лавках, рассматривать картины, листать папки, покупать репродукции, отказывая себе во всём на свете», — вспоминала после войны Ангелика. Александр не был только созерцательной натурой. Получая наслаждение от соприкосновения с произведениями искусства, он старался творить сам. Знакомые всегда говорили, что у него талантливые руки. Шморель неплохо рисовал, увлёкся в более зрелом возрасте скульптурой. Часами пропадая в отцовской мастерской, Шурик делал рамочки или простенькую мебель, переплетал книги.