— Клянусь тебе, что все твои друзья — мои друзья. Разве есть кто-нибудь, кто тебя понимает и мне не друг? Кого ты хочешь — пригласи, кого не хочешь — откажем… А тут гораздо уютнее, у себя…
Доктор взял Леонтия Михайловича под руку и увел его в большую гостиную, где мебель была со львиными мордами, и черные переплеты в потолке придавали этой зале суровый вид.
— К черту, — горячился доктор, — ну их, с их гостеприимством… Ведь это зеленая тоска будет, мухи подохнут… И он с этой… Надуются, как петухи индейские, слова не вымолвишь… А как те, кто не захотят… Как же Скрябин в такой день без друзей… Да скажите ему прямо, вы человек независимый, пойдем в кабак, а то от Ушковых не продохнешь… Ведь это все придут с набитыми карманами, буржуазия. Какое они имеют отношение к Скрябину… Да и сам Кусевицкий со своими миллионами…
— Я с вами согласен, доктор, — сказал Леонтий Михайлович. — Отпраздновать бы действительно неплохо на нейтральной почве… Но вот увидите, Кусевицкий Скрябина убедит.
И действительно, когда доктор и Леонтий Михайлович вошли в кабинет, там все уже было решено.
— Что ж, отпразднуем здесь, — говорил Скрябин, — Сергей Александрович обещал, что все будут приглашены… Так и быть.
— Ах, Александр Николаевич, — говорил Кусевицкий, — мы еще такое развернем… Создадим издательство европейского масштаба, организуем собственный оркестр… В провинцию российскую музыку повезем… Построим дворец искусств… Чтоб не только там залы, но и картинные галереи… И чтоб все это было общедоступно для бедного народа…
— Это мой бюст, — говорила Наталья Константиновна, — работы Голубкиной… Голубкина дает мне уроки скульптуры.
Лицо доктора выражало отчаяние.
Когда отзвучали последние аккорды "Прометея", часть публики бешено аплодировала, часть шикала. Сторонники толпой бросились к эстраде, крича: "Прометей, бис! Скрябина!.. Кусевицкого!.."
Но ни Скрябин, ни Кусевицкий не явились. Они в то время были в маленькой артистической комнате и между ними происходил разрыв.
— Но ведь ты обещал, — говорил Скрябин, — ты ведь обещал, что всех друзей на ужин пригласишь.
— Я не знал, что господин Подгаецкий распространяет обо мне гнусные сплетни, — кричал Кусевицкий. — И потом он вообще не нравится Наталье Константиновне.
Скрябин некоторое время стоял, словно пораженный, а потом с яростью накинулся на Кусевицкого.
— С кем ты так говоришь! — кричал он. — Кто ты и кто я… Я не поеду к тебе вовсе, и ни один из моих друзей не поедет! Ты всего-навсего меценат, а у мецената никаких заслуг, он просто выполняет свой долг… Я не позволю… Я даже покойному другу своему Митрофану не позволял. — Он заходил по комнате.
— Твой Митрофан попрекал тебя каждой копейкой, — сказал Кусевицкий.
— Беляев святой человек, — крикнул Скрябин, — а ты нагло обсчитал меня во время гастролей по Волге… Всучил мне за все выступления тысячу рублей.
Кусевицкий был торжественен и важен, но лицо его еще сильней покраснело, стало пунцовым.
— У меня нет лишних средств, — сказал он. — Я не могу тратить деньги.
— А разве я хуже играть стал? — сердито говорил Скрябин.
— Что ж, — сказал Кусевицкий. — Если ты так считаешься, я могу пригласить другого пианиста, он сыграет мне это за двести рублей.
— Да что у тебя, лавочка? — яростно крикнул Скрябин.
— Не забывай, как много я для тебя сделал.
— Ты и тебе подобные счастливы должны быть, когда им приходится иметь дело с такими артистами, как я. И не то еще выносить, — сказал Скрябин, — Людовик Баварский не то еще выносил от Вагнера. Тот даже колбаской в него пускал.
— Но ведь Людовик-то был король, а я тоже артист, — крикнул, наконец, не выдержав твердой торжественной маски, Кусевицкий, — я тоже музыкант… Хочешь ты или не хочешь, тебе придется поделить со мной мир пополам.
— Возьми весь, — сказал Скрябин, — если он за тобой пойдет…
Кусевицкий вышел из артистической, Скрябин, тяжело дыша, сел за столик рядом с мрачной, темнее ночи, Татьяной Федоровной.
— Ну, вот это разрыв, — сказал он. — Вот доктор-то рад будет.
Было пышное зеленое лето под Каширой. Скрябин в английском костюме шел рядом с одетой так же по-городскому, в туфлях на французских высоких каблуках Татьяной Федоровной, сторонясь с испугом табуна лошадей. Когда табун прошел, Скрябин увидел Леонтия Михайловича и Мозера, одетых по-дачному. Обнялись.
— А мы только с поезда, — говорил Мозер, — местность чудная… Но почему вы гуляете в этом заплеванном парке? Пойдемте в рощу, пойдемте осматривать окрестности.