Как писатель, Солженицын не наделен умением ждать. Или, говоря языком его второй профессии – математика, он хочет интегрировать уравнения, не усвоив тройного правила; не знает, сколько будет дважды два, а берется за теорию больших чисел.
Казалось бы, что у литературы есть еще одно преимущество: она прощает промахи, непростительные в других областях знания. Но это не так. Образно говоря, литература – мстительная дама. Она беспощадна к тем, кто стремится проникнуть к ней через черный ход.
Не простит она этого и Солженицыну. Нежелание Александра Исаевича изучить формы, которые казались ему «мелкими» или неважными, станет для него авторской катастрофой. Солженицын никогда не овладеет литературной композицией, не научится точному видению, не постигнет искусства замечать деталь и вплетать ее в ткань повествования. Нет, Солженицын «не разлагает форму», как сегодня модно говорить, потому что любое разложение означает точное знание предшествующей ступени и, более того, владение ею, – Солженицын же никогда не освоит форму. Его книги были и останутся неорганичным и неупорядоченным нагромождением материала, о котором тем не менее Солженицын в данный момент думает, что оно само по себе вознесет его на вершину мировой литературной славы.
Короче говоря, самолюбие и мания величия, побудившие Солженицына взяться за тему, на которую у него не хватало сил, привели его как писателя к полному краху… Солженицын обладает достаточным умом, чтобы понять это. Поэтому, решив спустя годы получить Нобелевскую премию, он вынужден был обойти литературу окольными тропами.
Пока же Саня Солженицын, по прозвищу Морж, живет в Ростове-на-Дону и трудится над книгой «Люби революцию». «Открыв» большую и серьезную тему, он ни на миг не сомневается в успехе. Он убежден, что войдет в историю литературы как крупнейший писатель. И заранее готовится к такому повороту событий, снова подтверждая, что его тщеславие и педантизм способны приобретать карикатурные масштабы…
Николай Виткевич говорит: «Саня уже в Ростове собирал материалы для своей биографии. Он собирал и классифицировал свои фотографии и письма». И совершенно естественно, что, как «исключительная личность», он пишет письма не друзьям, матери или любимой, а – через их посредство – своему будущему биографу. Разве можно найти в истории литературы другого, столь же лишенного скромности претендента на лавры, нежели Александр Солженицын?
Различие между Львом Толстым и Солженицыным заключается не только в недосягаемой силе дарования одного и бездарности другого, но и в самом подходе к литературному творчеству.
Десятки вариантов одной страницы «Анны Карениной» или «Войны и мира», которые хранятся в музее в Ясной Поляне, являются монументальным памятником в борьбе за точное постижение действительности.
Тысячи страниц, которые Александр Солженицын исписал своим характерным мелким почерком, – это лишь истерический вопль, призванный показать миру, кто, собственно, такой Солженицын.
В минуты прояснения сознания Солженицыну этот творческий замысел начинает казаться слишком грандиозным, чтобы осилить его, но и тогда он станет реагировать по-своему. Решетовская рассказывает, что как-то он сказал ей: «Не знаю, справлюсь ли я один с этой задачей, возможно, работу над менее значительными главами мне придется поручить Виткевичу».
– Вряд ли Саня отважился бы обратиться ко мне, – говорит Николай Виткевич. – И вот почему. Писателю, как правило, всегда нужен читатель, слушатель. И Солженицын не исключение.
Со времен первых посиделок на лестничной площадке дома на улице Шаумяна постоянными слушателями его литературных опытов стали Виткевич и Симонян. Далеко не всегда с одобрением и удовлетворением они встречали услышанное от Солженицына. В общем-то, они щадили болезненное самолюбие своего друга. Но когда они ознакомились с черновыми набросками задуманного романа «Люби революцию», они совершенно независимо один от другого, словно сговорившись, откровенно и прямо сказали Солженицыну:
– Слушай, Саня, брось! Это пустая трата времени. Сумбурно как-то!.. Не хватает у тебя таланта.
(А позже, также независимо один от другого, в тех же выражениях они расскажут об этом мне.)
Двое ближайших друзей, чье суждение было для него столь важно, оценили его талант и нашли его более чем легковесным. Это смертельно ранит Солженицына. Он замыкается еще больше, с невероятным усердием исписывая новые горы бумаги. Он доводит себя до полного физического изнеможения. Напрасно! Зловредная дама, имя которой – литература, выскочек не любит.