_______________
* П о л к о в ы е ш т а п ы - полковое начальство: члены штаба
полка.
По-разному приняли известие, полученное от Ганнибала, Александр и его мать.
Едва дослушав письмо до конца, Александр захлопнул книгу, закричал петухом, запрыгал по горнице, затем кинулся обнимать отца, хотел выхватить у него письмо, чтобы самому прочесть, за что получил подзатыльник. Александр выпрямился и, стоя с протянутой рукой посреди комнаты, возгласил:
- "Цазарь, стоя на берегу Рубикона и обратясь к приятелям, между коими был славный Азинний Полоний, сказал им: "Мы еще можем вспять возвратиться, но если перейдем сей мосточек, то надобно будет предприятие до самого конца оружием довести. Пойдем же, куда нас зовут предзнаменования богов и несправедливость супостатов наших. Жребий брошен".
- Ах ты, Аника-воин! - с горестной насмешкой воскликнула мать. - Да ты погляди на себя в зеркало, какой ты есть Юлий Цезарь!
Александр растерянно взглянул на мать и повернулся к зеркалу, откуда ему в глаза глянул не Юлий Цезарь в уборе римского всадника, а растрепанный, в затасканном тулупчике, невзрачный мальчишка с рыжеватой челкой, спущенной на лоб.
Александр отвернулся от зеркала, кинулся к матери и припал к ней, спрятав голову в ее коленях... Плечи его сотрясались: казалось, он плачет.
Мать, обливаясь слезами, приглаживала вихры сына. Аннушка бросила куклу и громко заплакала. Отец приблизился к жене, опустился рядом на скамью, обнял ласково, пытаясь ее "разговорить":
- Полно-ка, матушка. Голиафа мы с тобой не породили. Эка беда! Не все герои с коломенскую версту. Принц Евгений Савойский тоже был мал ростом, но совершил великие дела. А звали его "маленький попик". Вот и тебя зовут, сынок, барабошкой. Одно скажу тебе, Александр: у человека два портрета, две персоны бывают - внутренняя и наружная. Береги, сынок, свою внутреннюю персону - она поважней, чем наружная. Будь такой, каков есть. Не для чего нам в зеркало глядеть. Мы не бабы.
Авдотья Федосеевна оттолкнула мужа:
- Поди прочь, Василий Иванович! Чует сердце мое: сложит Сашенька в поле буйну голову!
Василий Иванович встал со скамьи:
- Не все воины, матушка, на поле брани погибают. Некий филозоф, когда его спросили, что он почитает более погибельным: бездны ли земные, пучины ли морские, хлады несносные, жары палящие, поля бранные или мирные пашни, ответствовал тако: "Не утлая ладья среди бушующего моря, не скользкий край пропасти, не поле брани, а ложе ночное - самое смертное и опасное место для человека, ибо больше всего людей в кровати своей помирают. Однако мы каждый вечер в постель без боязни ложимся".
- А чего до поры до времени натерпится в учении солдатском? Сам ты Петровой дубинки не пробовал? А Ганнибал? А Головин Василий Васильевич? Чего-чего он не вытерпел! Чуть ума не лишился, горячкой занемог...
- Да, немало Василий Васильевич в Морской академии натерпелся!
- Вышел в отставку, - продолжала причитать Авдотья Федосеевна. Кажись, ладно. И тут опять поганый немец Бирон его взял. Чего не натерпелся Василий Васильевич в руках палача: на дыбу его подымали, под ногами огонь разводили, лопатки вывертывали, по спине каленым утюгом гладили, кнутом били, под ногти гвозди забивали... Господи боже мой! И за что?
- Не стращай сына, мать. Сие время перестало. Бирона нет, а у нас ныне царствует дщерь Петрова, кроткая Елисавет. Что до Василия Васильевича, так царь Петр еще отца его не любил, да и как любить, ежели тот был другом царевны Софии? Бунтовщик! Вот ежели ты хочешь в сыне своем угасить ревность воинскую, возьми да свези его к боярину Василию пускай-ка он ему и порасскажет, сколь горек корень военного учения. Авось он разговорит Александра. Да кстати спроси, запишет ли Головин и своего Васю в полк.
- И то! - согласилась утешенная мать Александра.
- Пошли Головиным сказать, что завтра у них будете. А теперь, Александр, довольно матери платье слезами мочить. Едем в поле. Собирайся.
Александр резво вскочил на ноги. Глаза его были сухи. Он, припрыгивая на одной ноге, пустился вслед отцу.
На дворе поднялся радостный лай собак. Егеря седлали коней. Затрубил рог. Суворов с сыном уехал в поле. Авдотья Федосеевна написала подруге своей, Прасковье Тимофеевне Головиной, записку, что завтра к ней прибудет с сыном, и, послав верхового, успокоилась совсем.
Александр с отцом вернулись домой в сумерках "с полем" - затравили на озимых двух русаков. И Василий Иванович и Александр были веселы и румяны. За столом Василий Иванович выпил порядочно и предложил сыну:
- Ну-ка, Александр, выпей первую солдатскую чарку.
Александр не решился.
- Пей, если батюшка приказывает, - поощрила его с насмешкой мать. Он тебя всей солдатской науке наставит.
Александр отпил глоток из отцовской чарки, поперхнулся и, как бы нечаянно, пролил остаток вина. Отдуваясь, Александр высунул обожженный водкой язык и принялся вытирать его краем скатерти. Отец смеялся.
Утром на другой день Авдотья Федосеевна нарядилась в свое платье, пахнувшее листовым табаком и камфарой. Александра одели снова в его нарядный кафтанчик с золотыми пуговицами и белые панталоны.
Василий Иванович распорядился лошадьми. К крыльцу подали возок с лубяным верхом, запряженный тройкой.
Авдотья Федосеевна, в салопе и теплом чепце, с помощью Мироныча и сенной девушки долго устраивалась в повозке так, чтобы не помять своего роброна*.
_______________
* Р о б р о н - старинное женское платье с округленным шлейфом.
Когда все устроилось, Александр подмигнул отцу, живо забрался в возок и уселся там бочком, стараясь не тревожить мать и не помять ее платье.
- Трогай! - крикнул Василий Иванович с крыльца.
Тройка подхватила, и возок выкатился за ворота.
ДВА ВЕКА
...Печальные осенние поля лежали вокруг - колкое жнивье, где истоптанная скотиной озимь. Облетевшая листва деревьев местами устилала дорогу желтым ковром.
Хотя Головины и почитались Суворовым родней, Александра туда везли впервые. Он и радовался, и боялся - чего, сам не знал, - и торопил время. В одном месте дорогу тройке перебежала тощая, одичавшая за лето кошка. Она мяукала - вспомнив, должно быть, теплую печку - и страдала по легкомысленно покинутому дому.
- Кошка? Уж не лучше ли вернуться, - пробормотала Авдотья Федосеевна.
Александр понял, что мать чего-то боится.
- Кошка, матушка, не заяц! - попробовал Александр успокоить мать.
Кучер, не оборачиваясь, подтвердил:
- Кошка - к доброй встрече. Да ведь и то: бабьи приметы! Вот если попа встретишь - поворачивай оглобли. Это наверняка.
Часа через два на вершине холма над серым от зябкой осенней ряби прудом завиделась новая усадьба Головиных - высокий дворец с большими окнами, белыми колоннами и круглой беседкой над лепным фронтоном красной крыши. Кое-где еще виднелся неубранный строительный мусор - битый кирпич, бревна, доски. Зияли ямы известковых творил. Торчали стойки неубранных лесов. Дом только что закончился постройкой. Правым от подъезда крылом дворец вплотную приткнут к старому одноэтажному, тоже каменному дому с железными ставнями на маленьких оконцах, построенному, пожалуй, в начале прошлого века, - но дом стоял несокрушимо. Век нынешний и век минувший стояли плотно один к другому. Кое-где расцвеченный изразцами старый дом, видимо, обрекли на слом.
Авдотья Федосеевна велела кучеру подъехать к главному входу нового дворца. Тройка остановилась у дверей с зеркальными стеклами.