Александр Твардовский

Это, одно из сильнейших впечатлений ранних лет запечатлено в стихах:

Мне памятно, как умирал мой дед,
В своем запечье лежа терпеливо,
И освещал дорогу на тот свет
Свечой, уже в руке стоявшей криво.

Мы с ним дружили.
Он любил меня.
Я тосковал, когда он был в отлучке,
И пряничного ждал себе коня,
Что он обычно приносил с получки.

И вот он умер,
И в гробу своем,
Накрытом крышкой, унесен куда-то.
И нет его, а мы себе живем, —
То первая была моя утрата…

И словно вдруг за некоей чертой
Осталось детства моего начало.
Я видел смерть, и доля смерти той
Мне на душу мою ребячью пала.

(«Мне памятно, как умирал мой дед…»)

В отличие от почти не умевшей писать Марии Митрофановны Трифон Гордеевич был не только грамотным, но, по выражению сына, «даже начитанным по-деревенски». Долгими зимними вечерами читал детям вслух Пушкина с Гоголем, Лермонтова и Некрасова, Никитина и А. К. Толстого. Он и наизусть помнил много стихов, например, почти всего ершовского «Конька-Горбунка», и петь любил.

Твардовский, по его улыбчивому свидетельству, «считался вторым после отца грамотеем и книгочеем в семье», да еще и сам стал сочинять стихи (как будет вспоминать однокашница, «порог школы он переступил уже с рифмой»). Недаром именно ему Трифон Гордеевич, году в двадцатом, вручил том Некрасова, вымененный… на картошку на базаре, куда тот, видимо, попал из какой-нибудь барской библиотеки. Вскоре мальчик знал наизусть многое из этой «заветной», «самой дорогой» для него на всю жизнь книги.

Нескончаемым источником разнообразнейших впечатлений стала отцовская кузница, где Трифон Гордеевич, по свидетельству поэта, замечательный мастер, исподволь обучал делу и сыновей (старший, Константин, унаследует родительскую профессию):

На малой той частице света
Была она для всех вокруг
Тогдашним клубом, и газетой,
И академией наук.
И с топором отхожим плотник,
И старый воин — грудь в крестах,
И местный мученик-охотник
С ружьишком ветхим на гвоздях;
И землемер, и дьякон медный,
И в блестках сбруи коновал,
И скупщик лиха Ицка бедный, —
И кто там только не бывал!
Там был приют суждений ярых
О недалекой старине,
О прежних выдумщиках-барах,
Об ихней пище и вине;
О загранице и России,
О хлебных сказочных краях,
О боге, о нечистой силе,
О полководцах и царях;
О нуждах мира волостного,
Затменьях солнца и луны,
О наставленьях Льва Толстого
И притесненьях от казны…

Эта яркая страница прошлого возникнет перед читателями много лет спустя в книге «За далью — даль».

При всем своеобразии и неординарности Трифона Гордеевича его трудный, заносчивый, амбициозный, если не сказать склонный к авантюрам (он не раз был обуреваем всякими несбыточными проектами), характер наложил тяжкий отпечаток на судьбу сына.

Яблоки на самых низких ветках,
Камень……..у крыльца,
Боязливых игр праздник редкий —
Все покрыто в памяти, как сеткой,
Жилками отцовского лица, —

сказано в одном из стихотворных набросков середины тридцатых годов.

Слишком разными оказались жизненные устремления отца и сына. Юность поэта пришлась на время, когда, по его позднейшим словам, крестьянство было охвачено жизнедеятельным порывом. Одни, и в том числе Трифон Гордеевич, стремились к большему достатку; другие, а молодежь — в особенности, тянулись к книгам, газетам, участвовали в самодеятельных спектаклях и других культурных и общественных начинаниях. Вот и Александр Твардовский не только вступил в комсомол, но и стал селькором, сельским корреспондентом смоленских газет.

Четверть века спустя он следующим образом охарактеризует героя задуманной пьесы, во многом «списанного» с самого себя прошлых лет: «идейный», фанатичный юноша, преданный всему новому, страдающий от отцовских собственнических навыков, замашек и фантазий.

«С 1924 года, — говорится в автобиографии, — я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет… Потом я отважился послать и стихи. В газете „Смоленская деревня“ летом 1925 года появилось мое первое напечатанное стихотворение „Новая изба“».

Вскоре у юноши произошла встреча с Михаилом Васильевичем Исаковским. Их знакомство, впоследствии перешедшее в тесную дружбу, состоялось тогда, когда создавались стихи, определившие звучание книги Исаковского «Провода в соломе», принесшей ему известность.