В стихотворении «Четыре тонны» (1930) «кулак Ивашин», поначалу сопротивляющийся крупному обложению, вроде бы обличен во лжи — утайке своих запасов. Однако вот какая сцена этому предшествует:
Картина если не лично увиденная, то воспроизведенная по свидетельству (да и одному ли?) непосредственных очевидцев и сопровождавшая не только обложение так называемым твердым заданием, непосильным и окончательно добивавшим обреченные хозяйства, но и окончательное раскулачивание и высылку «кулака» с чадами и домочадцами.
Именно такой крестный путь прошла и семья Твардовских.
Не помогло и вступление в колхоз, где, как значится в плане пьесы, мать «отмыла и выходила запаршивевших свиней» (в более ранних, «около 30 г.», записях сказано, что и сданного в колхоз жеребца «загоняли без нужды» и он там «стоял день-деньской с гноящимися глазами»).
Попытавшись вступиться за родителей, поэт услышал от секретаря обкома назидательное и безжалостное:
— Бывают такие времена, когда нужно выбирать между папой-мамой и революцией.
«На днях узнал, что мать с детьми выслали месяца два тому назад неизвестно куда», — сообщил Твардовский Тарасенкову.
Марию Митрофановну с детьми выселили излома 19 марта 1931 года, а 31-го их, вместе с присоединившимися Трифоном Гордеевичем и Константином, отправили в эшелоне на Северный Урал.
(Из цикла «Памяти матери», 1965)
Тем временем еще 1 июня 1930 года Твардовского в Смоленске исключили из Ассоциации пролетарских писателей. И хотя эта мера пока что ограничивалась полугодием и мотивировалась бытовыми грехами (попросту «выпивками»), «на самом деле, — как пишет скрупулезно исследовавший ранний период биографии поэта Виктор Акаткин, — не устраивало… стремление самостоятельно думать и оценивать события».
«Не пора ли прямо сказать, — продолжает он, — критики начала 30-х годов, пусть не всегда понимая, а порой перевирая поэтические тексты… верно угадывали в Твардовском последовательного заботника и защитника трудящегося человека… Все его неясные внутренние протесты называли издержками роста, ошибками, идейными срывами, вылазками классового врага-подкулачника, шатаниями мелкобуржуазного попутчика и т. п. Однако в его ранних стихах и поэмах, еще несовершенных, по воле обстоятельств поддающихся пропагандистской правильне, вызревал народный поэт и самородный мыслитель, невольный противник тоталитарной системы…»
Есть в этих словах некоторое преувеличение, «выпрямление» творческой эволюции поэта, который мог бы, подобно своему будущему любимому герою, Тёркину, сказать:
Но тенденция или, если воспользоваться словами Александра Блока, чувство пути Твардовского определено верно.
«Может, я действительно классовый враг и мне нужно мешать жить и писать», — спрашивает поэту Тарасенкова, который в письме в Малый секретариат Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) горячо возмущается исключением «весьма одаренного» и «вдумчивого», «быстро растущего человека».
Жить и писать действительно мешают. В апреле 1930 года в столичном журнале «Резец» появляется разносная статья одного из руководителей РАППа Селивановского о невиннейшем стихотворении «Пчелы» (или «Лето в коммуне»), описывавшем пребывание поэта на пасеке: «А. Твардовский некритически усваивает образцы старой, поместной, усадебной поэзии… Он думает, что революционным поэтом можно стать, не принимая участия в классовой борьбе».
«Грубой политической и творческой ошибкой» называют стихотворение «Четыре тонны» в смоленском журнале «Наступление» (1931, февраль). Журнал же, в котором оно было напечатано (Западная область. 1930. № 3, декабрь), при выходе в свет был изъят. Позже, водном из доносов 1937 года, «Четыре тонны» квалифицировались как «наглая кулацкая клевета», откровенное «сожаление о ликвидируемом кулачестве», изображение рабочей бригады, явившейся к Илешину, как налетчиков. В третьем же смоленском журнале «На культурном посту» (1931. № 5) было заявлено, что стихи Твардовского, помещенные в сборнике «На стройке новой деревни», являются там «излишним балластом», потому что «показа новой деревни» в них нет.