Филота мгновение подумал.
— Ты пользуешься магией, чтобы заставить людей делать, что тебе угодно, — сказал он. — Если ты не царь или вроде того. Цари и другие люди вроде того пользуются своим правом.
— Понятно, — ответил я. — В таком случае позволь показать тебе кое-какую магию. Вот, вытяни руку.
Филота посмотрел на меня с мрачным подозрением, но сделал, как я просил.
— Ну вот, — сказал я, вытащив изо рта обол и положив ему на ладонь. — Вот тебе магический талисман. Отправляйся к пекарю, вели ему отдать буханку хлеба и вручи этот талисман. Он сделает в точности, как ты скажешь.
На мгновение воцарилось озадаченное молчание, потом кто-то рассмеялся. Насколько я помню, это был Гефестион. За ним рассмеялись все остальные — не только потому, что это была смешная шутка, но из-за разрядившегося напряжения. То есть, все остальные, за исключением Александра. Тот только взглянул на меня.
— Так значит, ты волшебник, — тихо сказал он.
— Да, — ответил я. — И волшебству я научился от великого и могущественного афинского мага по имени Диоген. Он научил меня напускать на людей чары, так что они верили всему, что я говорил им; а если люди чему-то верят, то очень скоро это оказывается правдой.
Александр покачал головой.
— Чепуха, — сказал он.
— Правда? — я приподнял бровь. — Ладно. Предположим, ты поверишь, что я царь Македонии. Предположим, все в Македонии поверят в это. Разве это не станет правдой?
Он покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Это станет ложью, в которую все верят.
— Это первоклассное определение правды, — сказал я.
— Нет, это не так, — ответил он.
Я одобрительно кивнул.
— Поздравляю, — сказал я. — Правильный ответ. Ты успешно справился с первым уроком, который мне надо было дать тебя, прежде чем ты тоже станешь волшебником.
— Но я не хочу становиться волшебником, — сказал Александр. — Волшебство — сплошная ложь и обман.
— Прекрасно. И кем же ты хочешь стать, когда вырастешь?
Александр пожал плечами.
— Я хочу стать богом, — сказал он таким тоном, будто это и так всем очевидно. — Боги тоже творят волшебство, но их волшебство реально.
Миеза оказалась не таким уж скверным местом. На самом деле она оказалась прекрасным местом на свой неяркий манер. Покатые холмы, опрятно укрытые виноградниками и садами, будто мускулистый муж в богатой одежде; ровный равнинный климат, горы на горизонте, напоминающие театральный задник — все указывало на то, что окружающая местность была сперва изготовлена в глине с прицелом создать идеальные условия для счастливой жизни, а затем макет передали бригаде гигантов, которые расколотили скалы и развернули реки в соответствии с замыслом архитектора.
Конечно, здесь было лучше, чем в Аттике; но то же самое можно сказать о большинстве мест на земле. Аттика — жесткая страна, сплошь скалы да пыль, и все там требует усилий. Миеза ни в каких усилиях не нуждалась.
Занятия не могли начаться до прибытия Аристотеля, поэтому Александр повел своих соучеников на охоту в холмы, а я обживался в доме, который выделил мне директор Лисимах. Сперва я подумал, что меня привели в собственно школу или в царские апартаменты — по аттическим стандартам дом был огромен, передняя комната была как в лучших афинских домах, и задняя не меньше. Мебель была великолепна; позже я узнал, что она свозилась из дворца в Пелле в течение многих лет — дипломатические дары, какие-то удачные приобретения под влиянием момента, которые оказались не столь удачными, когда момент прошел — тут был позолоченный треножник, египетская расписная кушетка, складной стул черного дерева и огромная-преогромная чаша из посеребренной бронзы объемом, должно быть, с пол-арбаты, гравированная сценами героической бойни с одной стороны и любвеобильными кентаврами, преследующими скудно одетых женщин — с другой. Была там кедровая скамеечка для ног, обитая настоящим тирским пурпуром, которая стоила бы целое состояние, если б не огромная подпалина с одной стороны. Общий эффект был столь сокрушителен, что я сдвинул большую часть мебели к одной стене и устроил себе своего рода лагерь у другой, где поставил простой деревянный стул и низкий дощатый стол, которые обнаружил в сарае на дворе.
В этом же сарае обнаружился ящик: тяжелый сундук из дерева оливы с разбитым замком; я вытащил его на свет и открыл. Он оказался набит книгами — двадцать настоящих книг, все довольно липкие и влажные от столь продолжительного контакта с оливковым деревом, но в остальном в отличном состоянии, если только разворачивать их с осторожностью. Одни боги знают, как они сюда попали — я предположил, что это еще один дипломатический дар, принадлежащий к разновидности «Какое чудо! А что это такое?», который засунули с глаз долой в этот ящик, а ящик был взломан позже из тех соображений, что столь надежно запертый сундук просто обязан содержать что-то ценное.