— Ты тоже это заметил, — сказал он. — Очень хорошо.
— Думаю, я назову его Бычьеглавый, — ответил Александр, глядя прямо перед собой.
— А, понятно. Ты, стало быть, считаешь, что я куплю его тебе?
— Да.
Филипп пожал плечами.
— Хорошо, — сказал он. — Если повезет, мне отдадут его за двенадцать.
Александр покачал головой.
— Он стоит тринадцати.
— Хорошо.
Вот так один из них победил другого — но кто кого? Я всегда думал, что Александр одолел Филиппа; теперь я уже не столь в этом уверен. Не могу не предположить, что Филипп намеренно организовал все это, взвинтив рискованность ситуации до такого уровня, что никто и помыслить не мог, что она подстроена. И именно поэтому победа Александра была такой триумфальной, что легла в основу легенды — никто в здравом умен не мог вообразить, что отец стал бы рисковать жизнью сына для того, чтобы сын публично одолел его. То есть никто, кроме Филиппа, который не боялся ничего. Если он спланировал это представление, то оно является одной из вершин его стратегического гения, потому что именно тогда Александр твердо осознал то, во что раньше лишь верил.
Что касается полученного мной урока, Аристотель был совершенно прав, да благословят боги его доброе сердце. Чтобы учить этого мальчика, следовало развернуть его лицом к солнцу и не давать увидеть собственную тень. Зная этот простой факт, можно было заставить его делать все, что тебе угодно.
К тому времени, когда я вернулся домой вечером, мне все еще нравились македонцы, но уже немного на другой манер.
После этого случая я знал, что должен делать. Это мне помогло.
Благодаря книгам, найденным в сарае, я смог узнать достаточно, чтобы учить других. Я поменялся с Аристотелем — мои астрономию и медицину на его лирическую поэзию и теорию стихосложения, узнал, как следует писать стихи, у Архилоха, а как не следует — у Паниаса; я выменял литературу по экономической теории у Леонида, а также сумел выделить экономические знания в достаточных для блефа количествах из памфлета о серебряных копях (на самом деле любой дурак может разобраться в экономике, начав с утверждения «А владеет буханкой хлеба, но не имеет денег, а у Б есть серебряная монета, но нет пищи» и продолжив в том же духе). Что касается военной теории, то у меня имелись отчет Фукидида о Войне, комментарии по тактическим приемам Гомера и мой старый любимец Эней со своим справочником, так что тут у меня был широкий выбор. Учить поэзии оказалось проще пареной репы. Поскольку никто из македонцев вообще не интересовался этой дисциплиной, по взаимному согласию мы сократили курс до умения сочинять строки, которые можно было сложить в пентаметр и гекзаметр, ямб, дактиль и анапест; кроме того, мы учились различать простейшие лирические формы (алкееву строфу, анакреонтические стихи, одиннадцатисложники и сапфическую строфу); изучали основные правила ритма, элизию, эпические нормы и архаические формы — да, я знаю, что для тебя это полная белиберда, Фризевт; то, что выдается за поэзию в этой варварской стране, строится по совершенно иной системе из строк, заканчивающихся сходно звучащими словами, поэтому я даже пытаться не стану объяснять, что такое истинная поэзия). Можно сказать, что если бы я учил мальчиков плотницкому делу, а не поэзии, то они выучили бы названия (но не применение) пилы, рашпиля и коловорота, а также узнали, каким концом молотка надо бить по гвоздю.
Об экономике я уже говорил. Юный Гарпал, маленький толстяк, проявил в этой области незаурядный талант и энтузиазм, что было довольно досадно, однако остальные ученики были рады просто убивать время. Все, что мне было нужно, я извлек из одного фрагмента экономической теории, который помнил со школьных дней, а именно теории роста Сократа. На самом деле, как и вообще большинство сократовых теорий, это учение было такое дырявое, что через него можно отжимать творог: позорная смесь науки, политики и мистицизма, которая приравнивала стремление живого — травы, деревьев и прочего — расти к практике одалживания под проценты, на том основании, что деньги каким-то образом размножаются, будто мыши в соломе; из этого делался вывод, что долги — это хорошо, поскольку каждая взятая тобой в долг серебряная сова принесет целый выводок серебряных совят, которых хватит на выплату процентов и еще останется на еду и кров. Полная чепуха, но я подал эту чепуху чрезвычайно убедительно, и со временем ты увидишь, что из этого вышло, когда Александр и Гарпал заполучили в свои руки серьезные суммы денег. Но чему они больше всего хотели учиться — а я учить, ибо располагал аж тремя пособиями — так это военной теории; вызванные этим махинации с расписанием привели к тому, что доля военной теории в нем стала напоминать пропорцию вина к воде к концу тяжелейшей пьянки. Я рассказал им о битвах Персидской войны (по памяти), об основных сражениях Пелопоннесской войны (по книге Фукидида), познакомил с теорией рыцарственности и благородного ведения боевых действий (по Гомеру) и осветил будущее военной науки (по Энею Тактику: тридцать лет со дня публикации и до сих пор столь же непрактично). Говорю тебе, Фризевт: будь я учителем чуть получше или будь они не столь способны, я бы гарантированно обеспечил безопасность не только Греции, но и всей Персидской Империи. Леонид, разумеется, выразил протест против включения Гомера в мой курс, ибо Гомер принадлежал Леониду. Это был его предмет, единственный, о котором он знал все, и единственный, который действительно что-то значил в глазах Филиппа и других благородных отцов. Мне его нападки показались крайне несправедливыми; в конце концов, Гомер не вызывал у меня ничего, кроме ненависти и презрения, и я не желал иметь с ним ничего общего — но факт остается фактом: изучать войну без Гомера — это все равно что изучать кузнечное дело, избегая всякого упоминания металла. Невыполнимо.