— Пойдем, — сказал я. — Мы ошиблись местом. Это не философ Диоген, это всего лишь цыпленок.
— Помолчи, — ответил отец машинально; пока мы не повзрослели, он всегда говорил «помолчи», стоило кому-то из нас открыть рот. Но Диоген чуть-чуть подался вперед и приподнял неопрятную бровь.
— Как ты меня назвал? — спросил он.
— Цыпленок, — повторил я.
— Ты думаешь, я похож на цыпленка?
Я кивнул.
— На двуногое, лишенное перьев. Извини, что побеспокоили тебя.
Это было, конечно, самой бесстыдной лестью, однако я предположил (правильно) что Диоген ценит лесть почти так же высоко, как и деньги. Объясняю: однажды, когда Диоген пребывал в фазе охоты на великих, что с ним периодически случалось — он называл это «гноблением» — он пристрастился являться на публичные лекции знаменитого Платона (ученика Сократа, Основателя Академии, величайшего из живущих философов; отвратительного ублюдка, ковырявшего в носу за едой). Как-то, когда Платон читал лекцию «Что есть человек?» и, добравшись до описания черт, роднящих человека с другими животными или противопоставляющих его им, он употребил эту фразу — «двуногое существо, лишенное перьев»; она привлекла внимание Диогена. На следующей лекции Диоген уселся в первом ряду, дождался, когда Платон произнесет свою Фразу, встал и швырнул ощипанного цыпленка на середину сцены.
— Вот! — сказал он громко. — Человек Платона.
Я знаю, в пересказе эта история много теряет. Вероятно, лучше всего было бы присутствовать при ней лично. Но этот случай положил конец платоновским лекциям на несколько дней, и бедняге стало затруднительно выходить из дому при свете дня, поскольку его тут же окружала толпа мальчишек, возникавших из ниоткуда и не отстававших, которые беспрерывно кудахтали и размахивали руками. Будь на его месте кто-то другой, мне стало бы его жалко.
Так или иначе, лесть сделала свое дело.
— Я буду говорить с тобой, — сказал он мне. — Очевидно, все мозги в вашей семье достались тебе. Чего ты хочешь?
Отец прочистил горло.
— Диоген, я прошу тебя подумать, не возьмешь ли ты моего мальчика в ученики. Конечно, я собираюсь…
— Что он сказал? — прервал его Диоген.
— Он просит тебя подумать, не возьмешь ли ты меня в ученики, — сказал я.
— А. Точно. — Диоген улыбнулся и принялся яростно чесаться. Еще одна его особенность: все его отвратительные привычки были столь очевидно наигранными, что лично меня никогда не оскорбляли.
— Он мог бы и сам это сказать. Ладно. Сколько?
Отец назвал сумму. Диоген уставился на меня. Я повторил слова отца. Диоген сплюнул.
— Попробуй еще раз, — сказал он. — Проклятье, да я бы даже философии не стал учить за такие деньги.
Отец, который прилагал такие усилия, чтобы сдержаться, что я уже боялся, что у него треснет шея, довольно вежливо указал, что именно этому меня и следует учить.
— Ась? — буркнул Диоген.
Я слово в слово повторил сказанное отцом.
— Да чтоб ему провалиться, — отвечал Диоген. — Любой дурак может учить философии. В сущности, только дурак и может учить философии. Я учу умению быть человеком, посему мои расценки гораздо выше того, чем этот твой мужик готов платить. Извини, пацан.
Честного говоря, эта клоунада начала меня уже немного утомлять.
Одно из двух: отец или будет продолжать терпеть ее, что было неправильно, поскольку он ничем не заслужил подобного обращения — или в самое ближайшее время даст Диогену такого пинка, что тот пролетит половину пути отсюда до Беотии, и этого мне тоже не хотелось допустить.
— Что ж, как тебе угодно, — сказал я. — В любом случае, ученичок тебе бы достался так себе.
Диоген взглянул на меня, и я прочитал в его глазах узнавание, смешанное с предупреждением: это моя сцена, держись от нее подальше. Он проигнорировал подачку и зевнул.
— Впрочем, — сказал он, — иногда я склонен к благотворительности. Ладно, чего там.
Он встал, выпрямившись на три четверти, чтобы казаться ниже отца.
— Боги! — затянул он в лучших традициях трудовых ярмарок, воздев одну руку, — свидетельствуйте, что я беру этого мальчика в ученики, и в награду за его услуги и эту прискорбно неадекватную сумму обязуюсь перед присутствующей здесь другой стороной обучить его, как быть двуногим, лишенным перьев, а также хорошей собакой, аминь.
Затем он уставился отцу прямо в глаза и протянул руку за деньгами.
— Хорошо, — сказал он, пересчитав их (дважды). — Начнем завтра, прямо с рассвета. Еду принеси с собой.
По дороге домой отец был необычайно молчалив. Обычно во время прогулок он размышлял вслух.
— Эвксен, — сказал он наконец, — ты многому сможешь научиться у этого человека.