— Ты, козел, — сказала она, и явно собиралась развернуть эту тему во всех подробностях, когда кто-то забарабанил в дверь.
Вот дерьмо, подумал я.
— Ты же говорила, что он на пастбище, — прошипел я.
— Так и есть, — нервно ответила она. — Он уехал еще утром с табуном однолеток.
В дверь опять заколотили.
— Хорошо, — сказал я. — Иди в заднюю комнату и сиди там, пока я от них не избавлюсь.
Хорошие новости заключались в том, то это был не ее гнусный муж Писандр. Плохие новости — это были три воина.
— Ты Эвксен? — спросил один из них. — Афинянин?
Я кивнул.
— Он хочет тебя видеть.
— О. Ладно.
Не надо быть Солоном или Пифагором, чтобы понять, кто это — он; а чтобы уяснить причины, по которым он желал меня видеть, не требовалось большого воображения. Мне следовало этого ожидать, конечно. Человек валится мертвым на царский стол, а его сосед поспешно удирает прочь. Более того, указанный сосед прямо перед этим спорил с мертвецом; указанный сосед и указанный мертвец оба были афиняне. Проклятье, на месте Филиппа я арестовал бы меня еще до того, как со стола смели просыпанный горошек.
— Могу я хотя бы взять плащ? — спросил я, отступая в заднюю комнату.
— Плащ не нужен, — сказал воин. — Нам только двор перейти.
Да и не то чтобы тебе это помогло, читалось на его лице. Военная история, семинар по тактике номер три: всегда выставляй караул у окна задней комнаты.
Совершенно непонятно, чему я их мог научить такому, чего они сами не знали.
— Хорошо, — сказал я. — Есть соображения, зачем я ему нужен?
Воин покачал головой.
— Извини, — сказал он, и оттенок искреннего сочувствия в его голосе был, наверное, самым леденящим душу звуком, который я только слышал в жизни. Когда человек, который тебя арестовывает, испытывает жалость, можно быть уверенным, что веселые развлечения тебя не ждут.
В качестве источника справедливости Филипп пользовался своеобразной репутацией, во всяком случае, в своей трезвой ипостаси. Например, приговаривая двух неугодных к вечному изгнанию, он повелел: (первому неугодному) «Покинь Македонию немедленно»; (второму) «Догоняй». Потом был еще случай со стариком, которому вздумалось, что Филипп решил дело не в его пользу из-за его преклонных лет, поэтому тот выкрасил волосы и подал аппеляцию.
— Убирайся, — сказал Филипп. — Я уже сказал нет твоему отцу.
Иными словами, умора, если ты сидишь на другой стороне зала.
Поэтому когда меня вели назад, я не ощущал особой веселости, а остатки уверенности, которые еще у меня оставались, испарились, когдя я увидел, что помимо царя Филиппа меня ожидают Парменион, царевич Александр и целая толпа знатных македонцев, которых и не было на пиру. Воздух в собрании так отдавал судилищем, что я задумался, нет ли смысла напирать на то, что я, строго говоря, все еще аккредитованный афинский дипломат (поскольку так и не доложился Собранию, не составил отчета и не был освобожден от своих обязанностей), и тут Филипп посмотрел на нас и кивнул солдатам. Они отошли на несколько шагов назад, а Филипп жестом пригласил меня присоединиться к посиделкам.
— Не побеспокоил тебя, надеюсь, — сказал он.
— Нет, нет, вовсе нет, — ответил я.
Филипп кивнул.
— Это хорошо, — сказал он. — Я боялся, что ты уже лег в постель.
Я так энергично затряс головой, будто он обвинил меня в убийстве матери.
— Ни в коем случае, — сказал я. — Ни в одном глазу.
— Ну что ж, прекрасно, — сказал Филипп, слегка ошарашенный моим напором. — Вечер оказался богатый на события, — продолжал он. — И, насколько мне известно, ты не любитель сидеть допоздна.
Это, безусловно, была насмешка над моей привычкой избегать пиров, по македонским стандартам довольно скверная. Я не нашелся, что на это ответить и промолчал. Филипп подлил себе вина и продолжал:
— Если ты вернешься мыслями к тому, что мы обсуждали ранее, — сказал он, — прежде чем с Миронидом приключился этот... несчастный случай. Помнишь?
Ну вот, подумал я.
— Более или менее, — сказал я, старясь, чтобы это не прозвучало уклончиво; я решил, что буду придерживаться линии озадаченной невинности (и, если подумать, я и был невиновен, хотя в сложившихся обстоятельствах вовсе себя таковым не ощущал. У тебя бы тоже не получилась, в присутствии всех этих мрачных типов, пялящихся на тебя). — Предложение по колонии. И колонии вообще.
— Точно, — сказал Филипп. — Это весьма интересная тема. И то, что ты говорил, представляется очень осмысленным.