О, прежде чем экспедиция отправится в путь, следует решить целую прорву всяческих вопросов, некоторые из которых могут даже оказаться важными; и можешь быть уверен, что каждое решение будет выковано в яростном споре между двумя ни в чем не согласными фракциями, в то время как третья, четвертая и пятая фракции будут возиться у них за спиной, формируя альянсы и ища занять их место. Почему-то я воображал, что в Македонии этот процесс будет протекать по-другому, с участием властного царя-автократа, принимающего все действительно важные решения. И в самом деле, он принимал; но не эти решения отнимали все время. На самом деле как раз те мелочи, которые он поручал временному правящему совету протоколонии, и порождали всю неразбериху — уж кто-кто, а человек вроде Филиппа мог бы это предвидеть. Ибо, конечно же, это те самые предметы, дискутировать о которых я и мои собратья-болтуны были обучены с младых ногтей, самым квалифицированным образом и до тех пор, пока нам не заплатят, чтобы мы заткнулись, и хотя все мы знали, что на сей раз почасовая оплата нам не светит, но противостоять привычке и профессиональным инстинктам были не в силах.
Что ж, по крайней мере я получил все возможности познакомиться поближе со своими коллегами-основателями; задним числом я могу смело сказать, что для всех нас было бы лучше всего встретиться первый раз непосредственно на пристани. Эти люди относились к идеалистической доле колониальной смеси, те самые, которые отправляются в путь в надежде построить прекрасный новый мир и проложить путь в светлое завтра. По общему правилу город, в точности как любой благоразумный человек, жертвует на благое дело то, что ему самому вряд ли когда-нибудь пригодится, и потому верхушка будущего колониального общества обыкновенно оказывается составлена из равных долей бесполезных и злонамеренных типов. В полном соответствии с этим принципом, среди Отцов-Основателей моего города я обнаружил двух отпрысков благородных семей, совершенно непонятным мне образом ухитрившихся в свои небольшие годы развить разрушительную активность, которая должна была бы загнать их в гроб, но почему-то не загнала; выдающегося политического неудачника, поставленного перед выбором между светлым завтра в Ольвии и полным его отсутствием в Македонии; пять или шесть невероятно серьезных и чрезвычайно юных аристократов, изучивших Платона, Аристотеля, Ксенофонта и боги ведают кого еще и в результате решивших, что люди в целом не столь уж и плохи, если только дать им возможность сесть и обсудить все возникающие проблемы; одного глухонемого, одного клептомана и одного кретина.
И так далее и тому подобное. Коллеги мои спорили и ныли; Филипп слал составленные в грубых выражениях записки, вопрошая, как долго он еще должен оплачивать услуги всех этих назойливых наемников, которых я еще боги ведают когда должен был сбагрить с глаз его долой; я крутился, как юла, колотил по столу кулаками, льстил, люто торговался и слал ко двору отношения — и даже не совсем лживые, если правильно их интерпретировать; и всем этим, разумеется, я занимался в свободное время, когда не учил юных македонцев правильному применению цезуры в архилоховом ямбе и истории спартанской блокады Аттики во время Великой Пелопоннесской Войны. На тот случай, если мне всего этого не хватало для счастья, оставались развод Феано и иск Писандра против меня.
Писандр, по местным меркам, повел себя неожиданно благопристойно.
Если не считать пары плюх, которые он отвесил жене, а также прелестных узоров, выжженных им на ее руке раскаленным железом, он принял создавшееся положения без гнева и горечи и при встрече со мной вел себя самым вежливым и деловым образом, как продавец с покупателем. К несчастью, я оказался далеко не столь цивилизованным и прагматичным, как он. Раньше мы не встречались; как только он представился, а я обнаружил, что он на голову ниже меня и притом довольно хрупкого сложения, то мой гнев на его гнусное обращение с Феано вырвался на волю; он успел несколько раз отлететь от ближайшей стены, прежде чем я справился с собой и попросил повторить высказанные им перед этим предложения.