И что это за «они», слышу я твой вопрос. Простой и мало что проясняющий ответ — это каллипиды. Название это греческое и переводится как «потомки прекрасных скакунов» (а что это должно значить, к нашей истории отношения не имеет). Правильный же ответ гласит, что это скифы, завязавшие с кочевой жизнью, осевшие на земле, освоившие искусство земледелия и дурачимые греками.
(— А! — говоришь ты с улыбкой. — Как мы.
Да, Фризевт, в точности как вы. Я хочу сказать — мы. Так же, как и здешний народ, они были потомками степных всадников, изменившими отеческим традициям и променявшим жизнь, полную движения, уверенности в себе, свободы и йогурта на безопасное прозябание на одном и том же клочке земли и сомнительную милость Матери-Деметры.
— Может быть, им опротивел йогурт, — предполагаешь ты.
Может быть. А может быть, им просто надоело движение. Вполне возможно, что жажда бродить от одного комплекта гор к другому — это детская болезнь всех рас и народов, которая проходит, когда они набираются немного ума...
Этот клочок земли может оказаться, например, здесь, в Согдиане, на берегу Яксарта — в месте, о котором я понятия не имел, пока не оказался тут, так далеко от Аттики, как это вообще возможно.
— Ага, — отвечаешь ты снисходительно. — Стоило тебе сюда добраться, и ты решил остаться.
Именно так. Это определенно то самое место, которое я искал всю свою жизнь, где бы оно не находилось, пропади оно пропадом).
В точности как мы, Фризевт — трудолюбивые, медлительные, недоверчивые, гостеприимные, свирепые, непостижимые; мы, греки, объединяем все эти качества под одним термином «барбарос», варвары, иностранцы — те, кто пытаясь что-нибудь сказать, вместо правильной греческой речи издают звуки «ба-ба-ба». Каллипиды немного грекофицировались, в том смысле, что жили в домах, а не в кибитках, и копались в грязи, вместо того, чтобы доить кобылиц и овец. Они даже приобрели вкус к греческим деликатесам и некоторым потребительским товарам поярче. Но все же они, вне всякого сомнения, были «барбарои» — во веки веков.
— Могло быть и хуже, — произнес мой друг Тирсений, стоя вместе со мной у фальшборта и разглядывая то, что располагалось за ним. — Нет, совершенно определенно могло быть хуже.
Чудесная это штука, оптимизм. Вроде меда — стоит только приподнять крышку с горшка, и мед мгновенно оказывается повсюду, липнет к пальцам и остается на всем, к чему прикоснешься.
Кроме того, когда его слишком много, начинает тошнить.
— Плоское, — прокомментировал я.
— И зеленое, — добавил Тирсений. — Если не считать желтых клочков. Это, надо думать, злаки.
— Пшеница, — подтвердил я.
Мы посмотрели друг на друга.
— Похоже, это прекрасное место для жизни, — сказал он.
Я кивнул.
— Думаю, живущие здесь люди с тобой согласятся.
Он пожал плечами.
— Я знаю этих людей, — сказал он. — Они не забияки. Воины, да, но не забияки. У нас не будет с ними проблем.
Мой друг Тирсений — Тирсений Живописно Неправый, как кто-то его однажды припечатал — был ближайшим доступным нам аналогом местного проводника. Многие годы его отец совершал длительные торговые экспедиции с Эльбы, что у западного берега Италии, в Ольвию; он отправлялся в путь с грузом италийских железных чушек, которые принимались мутировать и превращаться во что-то другое на каждой стоянке, пока не становились сушеной рыбой, которую он обменивал на пшеницу на берегах Черного Моря, которую в Афинах можно было превратить в мед, мед в керамику в Коринфе, керамику в овчины в Иллирии, овчины в древесину в Истрии, древесину в вино в Апулии, вино в сыр на Сицилии, сыр в железные чушки на Эльбе. Волшебники, говорят, могут превращать одно в другое, а умеючи — даже простой металл в золото. Мой друг Тирсений, как и его отец до него, был настоящим волшебником. Он умел превращать железо в пшеницу.
Еще он знал этих людей, или людей, обитающих милях в ста к югу, которые выглядели и говорили примерно так же, как эти; «достаточно близко для договора на выполнение государственного заказа», как он любил повторять. Воины, но не забияки — мне понравились эти слова, хотя я не вполне уразумел, что они означают. Может быть, они просто убьют нас без лишних слов и уйдут.