Аня сделала несколько шагов к выходу, но ее остановил офицер:
— Вы кто будете? Знакомая?
— Сестра. А что вам угодно?
— Очень хорошо. Я буду вам обязан, если вы не сочтете за труд поприсутствовать здесь, пока мы закончим обыск.
Аня осталась. Она не допускала и мысли, что может быть арестована. Обыск еще не закончили, как пришел Валентин Умов (он учился в Московском университете и приехал на несколько дней). Аня обрадованно встретила его, дала свой адрес, прося зайти. Жандармы, видя такую святую наивность, только глазами замигали.
Перерыв все в комнатах Саши, несколько полицейских отправились на ее квартиру. Ничего им у Ани найти не удалось, кроме так называемой «инфузорной» земли, которую Саша привез из Кокушкина еще прошлым летом и оставил в этой, ранее занимаемой им комнате. Землю полиция вытягивала из ящика комода с такими предосторожностями, что Аня не могла удержаться от улыбки. Объяснения Ани, что это простая земля, не удовлетворили жандармов, к они забрали ее. Взяли они также и письмо на имя приехавшей из Вильно Анны Лейбович, которое Аня по наивности своей в конспиративных делах, уходя из дому, оставила на столе. По дороге в охранное отделение пристав, сокрушаясь, говорил ей:
— И что за молодежь пошла! И наказывают вас за провины куда как строго, а все вы не каетесь. Ну, что это взбрело вот в голову студенту Генералову бросать бомбу в государя, а? Да понимал ли он, на кого руку поднимал? А теперь вот берут всех его знакомых…
Аню охватил ужас: Генералов бросил бомбу! Он был знаком с Сашей, он часто заходил к нему, она его видела среди тех незнакомых людей, которые были у брата. Как все это отразится на Саше? Аня и сейчас еще не поняла, что Саша является активным участником всех дел, а не просто знакомым Генералова. Только в одиночной камере — из охранного отделения ее отправили в Дом предварительного заключения — она, восстанавливая в памяти события последнего времени, встречи и разговоры, продумывая все то, что тогда казалось ей непонятным и загадочным в поведении Саши, с ужасом поняла: дело тут не только в знакомстве брата с Генераловым.
Все три метальщика, задержанные с бомбами, вели себя на допросе твердо и выдержанно.
Так же как Осипанов, признали свою принадлежность к революционной партии Андреюшкин и Генералов, но категорически отказались назвать лиц, готовивших вместе с ними покушение. Они только признавали, что несли снаряды с целью цареубийства, так как находили это необходимым для облегчения существующего строя. «Это решение, — говорил Андреюшкин, — у меня было плодом не аффекта, не увлечения, а плодом продолжительного зрелого размышления и взвешивания всех могущих быть случайностей».
Не так вели себя Канчер и Горкун. На первом же допросе, испугавшись пыток, которыми грозил им прокурор, они начали выдавать всех…
Первое марта Ульянов провел на квартире Лукашевича в томительном ожидании развязки. Время шло, а известий от группы никаких не было. Лукашевич строил всевозможные предположения, а Ульянов молча шагал из угла в угол. В четыре часа дня он не выдержал, сказал:
— Нужно навести какие-то справки.
— Но как?
— Я пойду на квартиру Канчера, а вы загляните в столовую. Туда мгновенно прилетают все новости.
На том и порешили. На квартире Канчера была уже устроена засада, и Ульянова арестовали. При обыске у него взяли записную книжку. В ней были записаны шифром некоторые адреса, какие-то расчеты, похожие на рецепты, чертежи.
Министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой уверял всех, что в России не осталось ни одного революционера, и вот, пожалуйста, опять заговор! Опять студенты появились на улицах Петербурга с бомбами в руках! Это известие вызвало переполох и полную растерянность слуг царевых. В донесении Александру III граф Толстой подробно описывал, как и где, с какими бомбами были задержаны преступники. Он подчеркивал то, что охранка негласным путем добыла письмо Андреюшкина и установила за ним наблюдение, не упоминая, конечно, что полиция не знала, за кем она следит.
Желание скрыть от общества истинное положение вещей у графа Толстого было так велико, что он писал в донесении царю: «Во избежание преувеличенных толков в городе по поводу ареста на Невском проспекте трех студентов с метательными снарядами я полагал бы необходимым напечатать в «Правительственном вестнике» краткое сообщение об обстоятельствах, сопровождавших их задержание, и на приведение сего предложения в исполнение долгом поставляю себе всеподданнейше испрашивать Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения».
Царь начертал резолюцию: «Совершенно одобряю и вообще желательно не придавать слишком большого значения этим арестам. По-моему, лучше было бы узнавать от них все, что только возможно, не предавать их суду и просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость. Это самое сильное и неприятное наказание. На этот раз бог нас спас, но надолго ли? Спасибо всем чинам и агентам полиции, что не дремлют и действуют успешно».
Однако «просто и без всякого шума», как того хотелось царю, покончить с революционерами не удалось. Слух о том, что грозная «Народная воля» опять заявила о себе, мгновенно разнесся по городу. Жена шталмейстера Арапова писала в своем дневнике: «2 марта… Вчера муж вернулся с волнующей новостью. Он отправился к Звегинцеву, который рассказал ему, сам еще взволнованный, что его племянник князь Черкасский только что возвратился с завтрака у Ширинкина, правой руки Шервуда во всех вопросах охраны, и что в ту минуту, когда он собирался ехать на станцию Гатчино, чтобы сопровождать возвращение государя, ему позвонили, что четыре личности, вооруженные каждый бомбой, были арестованы — двое под аркой, два других на углу Морской и проспекта. Ширинкин настолько не ожидал этого, что ему тут же сделалось дурно, и это-то и выдало этот секрет молодому человеку.
Между тем, как они рассуждали о возможности подобной вещи, является Чекашев и повторяет им слово в слово ту же историю: он слышал ее от Васильевского, который пригласил его к себе в Аничковский дворец завтракать. Этот последний источник еще более подлинный. Он добавляет даже, что обстоятельством, расстроившим их план, явилась перемена, произведенная в последний момент в маршруте: вместо того, чтобы отправиться прямо из Петропавловской крепости на вокзал, государь и государыня заехали позавтракать к великому князю Павлу в Зимний дворец. Это запаздывание позволило полиции задержать этих чудовищ на улице.
Следуя программе Толстого, обо всем продолжают хранить тайну. Многочисленные аресты в военных корпусах не были упомянуты ни в одной газете. И тем не менее сегодня в Исаакиевском соборе Милютин расспрашивал Адельсона и последний, хотя и отрицал бомбы, захваченные на улице, признался, что напали на след серьезного заговора и что многочисленные аресты были произведены как вчера, так и сегодня ночью. Как ни меняют систему играть в прятки с целой нацией, оставляя ее в неведении обо всем, что затрагивает ее интересы, гидра социализма не может быть раздавлена руками такого рамолика, как Толстой, и, с моей стороны, у меня, право, больше веры в божественный промысел, чем в бдительность их охраны, которая жиреет на миллионы, которые она стоит.
4 марта… Как я имела вполне основание предчувствовать, один бог спас угрожаемые дни императорской семьи, так как они должны были оставить Аничков в четырехместных санях, чтобы отправиться в крепость — отец, мать и двое старших. Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который, по опрометчивости, — чего никогда не случалось при дворе, — или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы — нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут.