Здесь не просто крепость взята, а истреблена сильная, отборная неприятельская армия, прекрасно вооруженная и сидевшая в крепчайших каменных стенах, – истреблена меньшинством, хуже ее вооруженным, которому можно было добраться до армии только через отвесные каменные стены. Как же могло так случиться? Почему?! Вообще измаильский штурм представляет совершенно исключительное явление по необычайному, просто нечеловеческому упорству и ярости турок. И они были сломлены и пали только потому, что встретили в русских войсках самую высокую степень духовного возбуждения, поддерживавшего все время в них величайшее напряжение энергии и такую степень храбрости, которая доходила даже до полного заглушения чувства самосохранения.
Убитыми у турок оказалось 26 тысяч человек; в плен взято 9 тысяч человек, из которых на другой же день умерло 2 тысячи. Пушек досталось 265, знамен 364; пороху 3 тысячи бочек; боевых запасов, продовольствия и фуража – огромное количество; лошадей 10 тысяч голов. Со стороны русских убито 4 тысячи и ранено 6 тысяч. Войска получили громадную добычу, названную в донесении Потемкина Екатерине “чрезвычайною” и исчисленную более чем в миллион рублей. Суворов же, по обыкновению, ни до чего из добычи не коснулся, отказавшись от всего, что ему предлагали и приносили. Недаром солдаты с гордостью говаривали: “Наш Суворов в победах и во всем с нами в паю, только не в добыче”.
Сокрушение Измаила имело громадное политическое значение. Путь русским на Балканы был открыт. На турок напала невыразимая паника. Императрица смотрела на падение Измаила, как на “дело, едва где в истории находящееся”. Изумлению и восторгам русского общества не было границ, что выразилось в длинном ряде произведений русских поэтов, начиная с Державина, в честь Суворова. Суворов сделался предметом всеобщего внимания и уважения как человек, оказавший России величайшую услугу, как замечательный герой и русский богатырь. Но к величайшему удивлению за такую услугу он вовсе не получил никакой награды. Требовалось оценить и наградить именно взятие неприступной крепости и истребление неприятельской армии, но вышло нечто более чем странное и неприличное: как бы полное умолчание об этих именно его заслугах, игнорирование их... Даже и теперь, более чем через сто лет уже, трудно читать без негодования и стыда следующее представление Потемкина Екатерине о Суворове:
“Если последует высочайшая воля сделать медаль Суворову, то этим будет награждена служба (заслуги?!) его при Измаиле. Но так как из генерал-аншефов он один находился в действиях в продолжении всей кампании и, можно сказать, спас союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмелился их атаковать, то не угодно ли отличить его чином гвардии подполковника или генерал-адъютантом”.
Выходит, таким образом, что при всем нежелании Потемкина назвать по именам действительные заслуги Суворова, все-таки даже и то немногое, к чему временщик усиливался недобросовестно свести дело рук героя, так велико, что форма награждения прямо-таки оскорбляет своим ничтожеством и кажется необъяснимою нелепостью.
Для понимания причины этой возмутительной выходки Потемкина необходимо иметь в виду следующее столкновение Суворова с Потемкиным в Яссах, куда Суворов заезжал по пути в Петербург. В ожидании приезда измаильского героя Потемкин приготовился к торжественному приему его. По улицам были расставлены сигнальщики; адъютанту было приказано не отходить от окна, чтобы успеть своевременно известить Потемкина. Вероятно, Суворов заблаговременно узнал о готовящейся торжественности и помешал этому. Он въехал в Яссы ночью, никем не замеченный, и прямо отправился на ночлег к старому своему приятелю, полицмейстеру, которого и просил не разглашать о приезде. Утром, одевшись в парадную форму, Суворов в старинной колымаге своего хозяина отправился к Потемкину. И никто из встречных, а тем более сигнальщики не узнали его. Только дежуривший у окна адъютант не дался в обман, и если не узнал Суворова, то предположил его и сообщил об этом своему патрону. Потемкин устремился на лестницу, но Суворов предупредил его: в несколько прыжков взбежал на лестницу и очутился около всесильного. Они обнялись и несколько раз поцеловались.
– Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич? – спросил Потемкин, видимо довольный свиданием.
– Ничем, князь, – раздраженно ответил Суворов. – Я – не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме Бога и Государыни, никто меня наградить не может.
Потемкин, видимо смущенный таким ответом, побледнел, повернулся и пошел в зал. Суворов – следом за ним. Здесь он подал строевой рапорт. Потемкин холодно принял его. Оба молча рядом походили по зале, не будучи в состоянии выжать из себя ни единого слова. Затем раскланялись и разошлись.
В пояснение этого необходимо заметить, что Суворов, в течение десятков лет упорно боровшийся с обстоятельствами, чтоб находить исход своим силам, не мог не сознавать, что Потемкин роковым образом стоит у него на дороге и берет на свою долю львиную часть из добываемых им наград, славы и почета. Так, например, именно Суворов заслужил фельдмаршальство, а Потемкин получил его. Мудрено ли, что в тот момент, когда было совершено труднейшее из военных дел, вопрос: “чем могу я наградить?” – перевернул душу исстрадавшегося гения, ограбленного в заслугах, наградах и славе...
Глава VII. Инженер поневоле. 1791 – 1794
Суворов и Потемкин в Петербурге. – Деятельность в Финляндии и крайняя неудовлетворенность ею. – Пребывание в Херсоне. – Новый выход к боевой деятельности
Интриги Потемкина помешали великому мастеру военного дела Суворову, доведшему искусство бить турок до виртуозности, окончить войну с ними; это исполнено другими, но с меньшей, конечно, талантливостью и не с такой пользой для России, какую предполагал Суворов в своих проектах по этому поводу.
Прибыв из Ясс в Петербург, Суворов впервые узнал о злобной мести Потемкина. Три месяца прожил он в Петербурге, в уверенности, что славная его боевая служба предшествовавшего года будет признана и оценена по достоинству. Но, наконец, ему пришлось воочию убедиться прямо в обратном. В Петербург приехал также и Потемкин. На него, все время мешавшего ходу войны, словно из рога изобилия сыпались всевозможные знаки милости и предосудительной щедрости. Суворов же оставался в глубокой тени.
В Петербурге подготовлялось роскошнейшее торжество в честь славных военных подвигов, главным же образом – по поводу взятия Измаила. Конечно, раз устраивалось чествование, то именно достойному (то есть Суворову) и должно бы быть воздано достойное. Потемкин же сделал по этому поводу новое злодеяние Суворову. Празднество назначено было 28 апреля, а Суворов 25 апреля получил от Потемкина же повеление государыни “объехать Финляндию до самой шведской границы” и “проектировать систему пограничных укреплений”.
Не говоря о безумной роскоши, с которой было устроено подложное торжество 28 апреля, нельзя не возмущаться той беспримерной расточительности, с которой был награжден Потемкин. Он получил в собственность: Таврический дворец, оцененный в 500 тысяч рублей; 200 тысяч рублей наличными деньгами и фельдмаршальский мундир, унизанный по швам бриллиантами и представляющий поэтому баснословную ценность!.. В общем, таким образом, все полученное Потемкиным составляет около миллиона рублей. Кроме того, положено соорудить ему же обелиск в царскосельском парке... Между тем Суворов – виновник не одной только измаильской победы, но и длинной цепи остальных, наиболее решительных побед над турками, – не только ничего не получил, но и очутился в положении как бы опального человека. В то время, например, как Потемкин утопал в роскоши в Петербурге и упивался славой, поистине великий и заслуженнейший Суворов в суровую финляндскую весну разъезжал, – по капризу и прихоти Потемкина, – в санках и таратайках по диким захолустьям русско-шведской границы, вынося лишения, которых военный человек высокого положения не должен бы знать даже и в военное время.