Юношам, жаждущим чести и славы, чья жизненная сила так и била ключом, этот высокообразованный человек с его девизом «ничем не восхищаться» и «ничему не удивляться», с его идеалом самообладания, скепсиса, невозмутимости, с его сухим тоном зачастую становился в тягость — впрочем, как и они ему.
«Молодые люди отдаются на откуп своим непостоянным влечениям, — писал Аристотель. — Они страстны, быстро возбуждаются и прислушиваются лишь к чувствам. При этом они простодушны и доверчивы, потому что не знают оборотной стороны вещей. В своих надеждах они высокопарны, как пьяницы, у них короткая память. Они мужественны, но идут по проторенным тропам. Не пресыщенные жизнью, они предпочитают внешний блеск суровой необходимости. Велики их заблуждения, порождаемые чрезмерностью желаний. В отличие от стариков они полагают, что знают все».
Можно усомниться в том, что Аристотель действительно смог увлечь своих знатных учеников логикой и гносеологией, метафизикой, этикой, риторикой, искусствоведением, натурфилософией. Да и внешность его не совсем соответствовала греческому идеалу красоты. Судя по описанию, у него были маленькие глаза, редкие волосы, худые ноги, этакий выступающий животик; он был всегда щегольски одет и к тому весьма жаден: искупавшись в теплом масле, имел обыкновение его перепродать. Должно быть, он имел и какой-то дефект речи. (Этот портрет целиком на совести тех коллег, которые завидовали ему как воспитателю царского сына.)
Аристотелю удалось сделать нечто более важное, чем просто заполнить голову юного Александра самыми разными сведениями. Он пробудил в нем жажду знаний, научил понимать искусство скульптора, художника, архитектора, упражнял слух для восприятия музыки, зародил в его душе восхищение поэзией Гомера и драмами Софокла, Эсхила и Еврипида, возбудил любопытство ко всему, что окружающий мир хранит в тайне, — строению растений, животных и прежде всего человеческого тела, заинтересовал его размерами и бесконечным разнообразием земли с ее горами, морями, пустынями, реками — другими словами, географической картой мира.
Это было воспитание, в процессе которого ученик не осознавал, что его воспитывают, направляют его характер, подчиняют страсти разуму, гасят наглую заносчивость, подводя, в конце концов, к тому, что греки называли kalos kagathos — «хорошим и красивым человеком». Только такой человек обладал добродетелью добродетелей — arete (аретэ).
Arete первоначально означало не что иное, как способность, проявившуюся в какой-нибудь определенной области. У Гомера она выступает как мужественность, у Сократа — как трудолюбие, самообладание и, наконец, великодушие. Нравственный идеал Аристотеля мы узнаем из его «Никомаховой этики»: «Чем выше порядочность, тем больше почестей тем, кто оказывается их достоин. Кто великодушен, тот не зазнается в счастье и не скроет свою боль в несчастье. В случае опасности он не пощадит своей жизни, потому что не захочет жить любой ценой. Его движения невозмутимы, его слово — веско. Поспешность не к лицу мужчине, для него немногое исполнено значения, равно как мало значит сильный голос того, кому это не важно». Он вооружил своего ученика целым арсеналом знаний, которыми, как оказалось, тот очень умело воспользовался во время своего похода в Азию — когда приказывал рыть каналы для орошения и осушения, когда пытался культивировать местные растения на чужбине, и наоборот, определял скорость езды и дальность расстояний, производя необходимые измерения, отправлял на кораблях в Грецию для разведения арабских жеребцов, вместе со своими врачами разрабатывал средство против укусов змей и даже пытался лечить своих заболевших друзей составленным им самим лекарством.
Позже Александр поссорился со своим учителем, но никогда не забывал, чему у него научился: «Моему отцу я благодарен за жизнь, а Аристотелю — за искусство обустраивать жизнь».
«История позволяет нам полагать, — писал Уилл Дюрант в своей «Истории философии», — что стремлением к слиянию наций и культур Александр в какой-то мере обязан силе и величию его учителя — величайшего универсального мыслителя, которого знает история; что победа единой концепции, одержанная в политике благодаря ученику, а в философии — благодаря учителю, являла собой лишь разные стороны одного и того же благородного и драматического плана сплочения хаотичного мира в единое целое — и все это благодаря двум выдающимся македонянам».