Но ведь зато и должность какая! Какие новые карьерные горизонты открываются!
Куницын попробовал возражать: ну как можно душить мастеров, получивших всемирную славу? Пошел к Суслову, тот выслушал его, по лицу было видно — с плохо скрываемым раздражением. Недолгая хрущевская оттепель к тому времени уже шла на закат, сталинисты внутри партии опять подняли головы, на идеологическом фронте решили закручивать гайки.
Короче говоря, от министерской должности Георгий Иванович отказался, поставив тем самым крест на своей партийной и чиновничьей карьере. Так в аппарате было не принято. Его вначале сослали «на пересидку» в редколлегию «Правды», а затем и вовсе лишили всех номенклатурных перспектив, отправив научным сотрудником в Институт истории искусств. Фактически заживо похоронили. Бывшие коллеги из ЦК никогда не простили ему столь неординарного поступка. Когда он вознамерился выйти на защиту докторской диссертации, то со Старой площади в Ученый совет поступила команда: провалить. Написанные им книги не издавались, его учеников прессовали на Лубянке как «антисоветчиков».
Талантливый и совестливый идеологический работник, глубокий ученый, он так и не получил свою долю заслуженной славы. Потому что система отвергала таких «неудобных», игравших не по правилам, имевших мнение, которое расходилось с «генеральной линией».
Правда, как мы помним, и второй фигурант этой истории — Александр Николаевич Яковлев — в начале 70-х тоже пострадал, якобы за свое инакомыслие, и в наказание был на десять лет отправлен послом в Канаду. Но как несопоставимы эти наказания: один лишен всего и находится фактически под надзором «органов», другой становится дипломатом высокого ранга, представляет СССР в благополучной западной стране. А после «ссылки» делает блистательную карьеру: член Политбюро, академик, ближайший соратник генсека, «архитектор перестройки».
И вот уже на финише своей жизни Куницын, анализируя все случившееся с ним и с его бывшим коллегой, пишет «Девять писем „архитектору перестройки“ Яковлеву». В них он пытается разобраться, отчего его, Куницына, жизнь пошла под откос и отчего так высоко взлетел Яковлев.
Это жесткий документ. Георгий Иванович предъявляет Александру Николаевичу серьезный счет. Не упреки, а именно счет. Он судит коллегу со своих позиций — с позиций человека, который когда-то давным-давно совершил Поступок, не пошел против совести, а потому имеет право на такой суд.
По Куницыну, Яковлев — это беспринципный, циничный карьерист, который легко менял свои убеждения в зависимости от складывающейся конъюнктуры. Он начинал свою партийную карьеру как типичный совковый ортодокс, догматик, клявшийся в верности заветам Маркса — Энгельса — Ленина. Иначе бы и не стал вначале ответработником обкома КПСС, а затем сотрудником аппарата ЦК. Более того, автор «Девяти писем» убежден в том, что друг его с младых лет был ревностным сталинистом — особенно в ту пору, когда партию возглавил Л. И. Брежнев. Став вначале зав. сектором, а затем исполняющим обязанности заведующего Отделом пропаганды, Яковлев исправно искоренял инакомыслие, жестко цензурировал подвластные ему СМИ, руководил «моральным расстрелом» Твардовского, Солженицына, Сахарова — это из книги Георгия Куницына.
Г. Х. Шахназаров, А. Н. Яковлев, Р. М. Горбачева, М. С. Горбачев, П. Р. Палажченко, А. С. Черняев (слева направо). [Из архива Фонда М. С. Горбачева]
«Значит, тобой управляли вовсе не убеждения, а нечто находящееся ниже порога твоей духовности. Там-то и обитает трусость», — из уст Куницына этот приговор звучит особенно беспощадным, ведь сам-то автор «Девяти писем» как раз трусом не был, он вопреки «линии партии» помогал в ту пору Тарковскому, Неизвестному, пытался отстоять Твардовского.
Уже сосланный в «Правду» с клеймом ненадежного, он на заседании редколлегии, где разбиралось дело Карпинского — Бурлацкого, единственный из всех (!!!) выступил в их защиту. В воспоминаниях Федора Бурлацкого об этом так: «Он не просто высказался против проработки, но бросил неосторожную фразу, которая еще более возбудила страсти: „Что это — возврат к 1937 году? Не понимаю и не принимаю того, что происходит, и решительно протестую против экзекуции“»[422].
422