Да, в той жизни бывало всякое: приходилось составлять речи и справки с шельмованием крупных писателей, деятелей культуры, особенно из числа т. н. диссидентов. Приходилось переливать из пустого в порожнее, идя навстречу пожеланиям боссов, заказывавших свои доклады, бесконечно восславлять Ленина, отдавать должное его «верному ученику» (теперь это был Никита Сергеевич), проклинать американский империализм, мировой сионизм и прочих врагов.
Было — из песни слова не выкинешь. А иначе как бы он сделал такую карьеру в главном идеологическом отделе ЦК КПСС: инструктор, зав. сектором, первый зам. зав. отделом, и. о. заведующего.
Скорее всего, Яковлев тех времен был верным солдатом партии без единого пятнышка, готовым выполнить любой ее приказ. Он пользовался безоговорочным доверием у высших руководителей, включая М. А. Суслова. Есть версия, что к нему присматривались на предмет назначения в будущем на самые высокие посты «комсомольцы» — так называли группу партчиновников, выходцев из ЦК ВЛКСМ, во главе с «железным Шуриком» А. Н. Шелепиным — ниже мы еще подробно поговорим об этом.
В своих мемуарах Александр Николаевич почему-то обходит вниманием нашумевшие встречи Н. С. Хрущева с творческой интеллигенцией, которые проходили в 1962–1963 годах. Возможно, он сам не принимал непосредственного участия в подготовке этих встреч, их освещении в СМИ, там главная нагрузка легла на Отдел культуры. Но ясно, что Яковлев внимательно следил за всеми перипетиями развернувшихся баталий между партийным руководством и творческой средой, а точнее сказать — еще и между теми группировками, которые схлестнулись между собой внутри творческих союзов.
Тем более что и его тогдашний шеф Л. Ф. Ильичев, курировавший всю идеологию, имел самое прямое отношение к тем давним страстям, их провоцированию и их «разруливанию».
Если коротко, то первопричиной конфликтов и последующего вмешательства партаппарата стали те новые тенденции в литературе, живописи, театре, которые возникли на волне разоблачения сталинских репрессий. Часть деятелей культуры восприняла доклад Хрущева на ХХ съезде как решительный отказ от прежних догм, они поверили обещанию предоставить художнику больше творческой свободы, не ограничивать его «классовыми предрассудками». Появились новые имена в поэзии, прозе, живописи. Поднял голову Илья Эренбург, давно страдавший от засилья партийно-советской цензуры. Захотели официального признания молодые талантливые художники и скульпторы, чьи творения не укладывались в узкие схемы социалистического реализма.
Все это встретило ярое противодействие со стороны той части творческой интеллигенции, которая оставалась верной прежним партийно-советским установкам — как писать книги, что и как изображать на полотнах.
По мнению ряда историков, именно эти «охранители» и призвали в качестве «третейского судьи» Никиту Сергеевича Хрущева, предварительно соответствующим образом подготовив его.
Встречи первого секретаря ЦК с творческой интеллигенцией многократно описаны их участниками. Поэтому обойдемся здесь без подробностей, напомним канву.
Первая такая встреча состоялась 17 декабря 1962 года в Доме приемов на Ленинских горах. Ей предшествовал визит Никиты Сергеевича на выставку Союза художников, специально устроенную в Манеже. Говорят, именно Ильичев накануне визита распорядился срочно вывесить в одном из залов работы московских художников-абстракционистов, а затем устроил так, чтобы Хрущев не прошел мимо этой экспозиции. Разумеется, ярость партийного чиновника была предсказуема.
И вот теперь в зале с накрытыми столами Первое Лицо высказывало все, что у него наболело и по поводу живописцев, и в адрес писателей. Хрущев показал себя во всей красе, с одной стороны, как единоличный хозяин страны, диктовавший подданным, как сеять, жать, писать книги и сочинять музыку, а с другой — как недавний герой, сказавший правду (или часть правды) о Сталине, приоткрывший форточку к свободе. Он был в ударе в тот вечер и выдавал просто выдающиеся перлы!
Под бурные аплодисменты клеймил художников и скульпторов: «Это же педерастия в искусстве, а не искусство».
Нещадно критиковал джаз, называя эту музыку «негритянской», а значит — чуждой советскому народу и призывая вместо джаза слушать песни Соловьева-Седого.
Поэтам ставил в пример кумира юности, некоего Павла Махиню, который якобы весь Донбасс вдохновлял своими виршами. Например, такими: