В январе 1969 года, отчитываясь о реализации предложений по совершенствованию информационно-идеологической работы в связи с событиями в Чехословакии, А. Н. Яковлев доложил: «Всего после 21 августа на территории ЧССР (по данным на 28 декабря) распространено: 53,5 млн экз. газет и журналов; 1 млн 700 тыс. экз. листовок на чешском языке; 1 млн 600 тыс. брошюр на чешском, словацком и русском языках; 80 тыс. плакатов; 487 тыс. экз. книг и словарей, в том числе 25 тыс. экз. книги „К событиям в Чехословакии“ на русском языке и 457 тыс. — на чешском языке. Ежедневно на территории ЧССР распространялось в августе — сентябре всего 600 тысяч, в октябре 360 тысяч, в ноябре — декабре по 60 тысяч экземпляров советских книг и журналов. По сообщению политорганов советских войск, периодическая печать и книги расходятся хорошо»[64].
Вернувшись 30 августа в Москву, при случайном телефонном разговоре с К. У. Черненко, который тогда заведовал Общим отделом ЦК, Александр Николаевич вскользь заметил, что был в Праге. Коротко поведал о своих впечатлениях — в основном о той растерянности, которая царит в руководстве КПЧ, о бардаке, связанном с тем, что военные тянут одеяло на себя, чекисты тоже хотят быть главными, ну и о том, как нелегко в этой обстановке приходится посланцу Политбюро — Мазурову.
Черненко выслушал и сразу говорит:
— Я обязан обо всем этом немедленно доложить Леониду Ильичу.
Александр Николаевич удивился сначала: неужели генеральный сам не обладает всей полнотой информации? Потом до него дошло: каждый командированный в ЧССР руководитель докладывает ситуацию исключительно по своему сусеку, общей картины нет. Да наверняка и приукрашивают, говорят то, что приятно уху начальника.
Снова звонок от Черненко:
— Саша, давай немедленно к Брежневу. Он ждет.
Леонид Ильич слушал его внимательно, ни разу не перебил. Курил, кашлял, задавал уточняющие вопросы. Было такое впечатление, что о некоторых вещах он слышал впервые. Например, о том, что никакие рабочие никакого отпора «контрреволюции» давать не собираются, нет ни малейших признаков этого. О том всплеске антисоветских настроений, который вызвала наша «интернациональная миссия». О подпольных радиопередатчиках, которые круглосуточно призывают чехословаков давать отпор «оккупантам».
Яковлев сказал генсеку, что в этой ситуации правильнее всего было бы поддержать Александра Дубчека, поскольку он единственный в руководстве, кто мог бы найти общий язык и с радикалами, и с промосковски настроенными деятелями.
Прощаясь, Брежнев не высказал никаких соображений по поводу услышанного. Только отчего-то попросил не выкладывать все это Косыгину. Видимо, у него с главой правительства имелись разногласия насчет того, как следует относиться к событиям в Чехословакии.
Партийный работник Юрий Солодухин в те годы был сотрудником международного журнала «Проблемы мира и социализма», редакция которого размещалась в Праге. Приведу фрагмент разговора с ним:
— Впервые я услышал фамилию Яковлева в 1968 году, когда войска стран Варшавского договора вторглись в ЧССР, а вторым эшелоном к нам направили группу руководителей СМИ, которым надлежало вести агитационно-пропагандистскую работу. Руководил этой группой первый зам. зав. Отделом пропаганды. Я с ним тогда не встречался, все контакты с командированными из Москвы замыкал на себе наш главный редактор Зародов. Но мнение о замзаве высказывали положительное: умен, образован, не догматик.
— Не догматик? Вы уверены, что он тогда был таким? Я слышал, что Яковлев ходил в любимчиках у Суслова.
— У Суслова, поверьте мне, вообще не было любимчиков, он ко всем относился ровно. Хотя в цековских кулуарах ходил слух, что будто бы Александр Николаевич в 1964 году поддерживал тех, кто выступал за реабилитацию Сталина.
В январе 1969-го Зародов пригласил к себе группу сотрудников редакции журнала и попросил нас изложить на бумаге свои соображения по поводу того, как стабилизировать ситуацию в компартии Чехословакии и в целом в стране. Я в своей записке наивно высказал предложение, что надо работать с Дубчеком, окружив его надежными людьми. Дубчек не казался мне потерянным для дела социализма человеком, и он уж точно не был русофобом. Зародов собрал наши записки, а спустя несколько дней опять собрал всех и сказал, что есть мнение работать с другими людьми, в частности, делать ставку на Гусака. При этом он сослался на мнение Яковлева, тот, мол, жестко критиковал чехословацких руководителей за их идеологические просчеты, говорил, что надо восстанавливать ленинские нормы работы[65].