Посол — человек служивый, целиком зависимый от своих московских начальников. Думать он может все что угодно, а делать обязан то, что скажут.
Однажды приходит указание из Центра: «У вас в Канаде должен быть Солженицын, и есть информация, что его хочет принять премьер-министр. Вам надлежит сделать все, чтобы такая встреча не состоялась или же, если она все-таки состоится, чтобы не имела большого резонанса».
Надо выполнять. Посол звонит своему другу — П. Э. Трюдо: «Есть разговор». Тот, как всегда в подобных случаях, реагирует правильно: «О’кей, жду». Вечером встретились. Яковлев не знал, как ему в приемлемой форме высказать поступивший из Москвы приказ. Ситуация-то деликатная, явно пахнущая вмешательством во внутренние дела страны пребывания. Но Трюдо сам пришел ему на помощь:
— Догадываюсь, с чем ты явился. Конечно, я не могу не принять вашего знаменитого писателя. Но обещаю, что журналистам мы соврем, скажем, что беседа носила чисто протокольный характер и была непродолжительной.
И вот день прилета Солженицына. Я смотрю по телевизору: жуткий снег, Александр Исаевич в странном полушубке, борода заиндевела, а в руках кепка, которой он яростно отмахивается от толпы журналистов, все время повторяя: «Вы хуже КГБ! Вы хуже КГБ!» Уж не знаю, о чем они допытывались, но вот это разгневанное лицо и щемящий фальцет «вы хуже КГБ!» я запомнил.
Вечером звонит помощник Трюдо: «Господин посол. Встреча состоялась, носила формальный характер и продолжалась пятнадцать минут». Я улыбнулся: пусть те, кому положено слушать наш разговор, передадут в Москву — задание выполнено. «Надеюсь, ничего некорректного в адрес Советского Союза сказано не было?» — «Да что Вы, пустой разговор». На следующий день Трюдо с восторгом рассказывал мне о своей полуторачасовой беседе с писателем[113].
Сам Александр Николаевич общался с Солженицыным только раз, в 90-е годы, в бытность свою руководителем «Останкино». Хотел тогда привлечь писателя к сотрудничеству, предлагал ему выступить в эфире с циклом бесед. Александр Исаевич приехал вместе с Натальей Дмитриевной, у них состоялся долгий и непростой разговор. Крепко выпили. А вот во мнениях не сошлись. Солженицын тогда уже ставил во главу угла не демократические ценности, не уважение к человеку, а державность, соборность и все прочее, то, против чего выступал Яковлев.
В другой раз посол отправил «наверх» телеграмму, в которой просил организовать в Торонто вручение золотой звезды Героя Советского Союза жителю Канады Сапрыкину.
Этот человек в годы войны был тяжело ранен и оказался в плену, в госпитале, находившемся на территории Германии. Потом, как это случилось со многими тысячами других красноармейцев, побоялся возвращаться домой, ибо знал о тех репрессиях, которым подвергали пленных органы безопасности. Переехал в Канаду. И там ему на глаза попалась газета, где сообщалось, что Сапрыкин героически сражался с фашистами, погиб, ему посмертно присвоено звание Героя, его именем названа школа в родном селе. Много раз хотел прийти в советское посольство: я жив. Но боялся за судьбу оставшихся в Союзе родственников. И вот однажды на трибуне хоккейного стадиона, услышав русскую речь, подошел к соотечественнику — им оказался сотрудник нашего посольства, — рассказал ему свою историю.
Яковлев понимал, что вручение геройской звезды гражданину Канады может стать громким политическим и нравственным событием, послужить делу сближения стран и народов. Его инициативу поддержали в МИД и в КГБ. Но… вмешался министр обороны Устинов: «Среди пленных героев не бывает. Сообщите вашему Сапрыкину, что он ошибочно попал в списки награжденных».
А как сообщить эту очевидную глупость фронтовику, еле выжившему в пламени той войны, справедливо опасавшемуся сталинского гнева, а теперь поверившему в то, что настали иные времена. Так ничего ему и не сказали. Замяли дело.
113