Опекун
Мелодии белой ночи
Вот здесь, на Арбате, есть роддом Грауэрмана, в котором, если верить слухам, родилось пол-Москвы, по крайней мере, интеллигентной Москвы. И вот Саша, родившись в этом роддоме, рождался как личность и как человек также рядом с роддомом, на Старом Арбате. Он арбатский человек. И здесь же, на Арбате, ему в голову взбрела неожиданная и дикая для бандюков и хулиганов мысль — податься в артисты. Эта дикая мысль имела свои здравые, интеллигентные, человеческие обоснования. Его мама была связана с артистическим творчеством, а брат его работал в театре Вахтангова. И первый раз послушала Сашу жена его брата и сказала: «Да, у него есть способности, ему нужно идти учиться», и Саша пошел учиться, здесь же, на Арбате, оставив свой финский нож.
Учиться он пошел в знаменитое уже тогда Щукинское училище. Саша поступил на актерский курс в мастерскую под руководством Этуша. А это опять Арбат. И сразу после окончания училища, через какое-то количество времени, пройденное непонятными кусочками жизни, он опять оказался здесь же, рядом с Арбатом, в Театре Ленинского комсомола. Жванецкий в таких случаях говорит, это было по Фаренгейту — в немыслимом 1900 лохматом году, вот он впервые прошел через проходную Ленкома, и здесь прошла вся его жизнь, полностью. И до сегодняшнего дня у него даже гримерная одна и та же. И я могу сказать, что этот арбатский хулиган Саша — человек необычайной верности и постоянства. Причем эти верность и постоянство даже мне трудно объяснимы. Я иногда не понимаю, почему все происходит в Сашиной жизни так, а не иначе, а все в его жизни происходит по главному для него закону — верности и постоянству.
Большая перемена
По России все время слышится такой вой: «Хотим, хотим, хотим… спокойствия, стабильности, хотим, хотим…» И говорим мы об этом так, чтоб инопланетяне прилетели и наладили спокойствие и стабильность. А хотеть не надо, надо делать и быть. И вот Саша — человек исключительной человеческой стабильности, ясности, верности и постоянства. За это время в Ленкоме менялось все тысячу раз, и каждая перемена, как и во всяком коллективе, вызывала какие-то передвижения участников этих мини-революций по Москве и другим городам России. Сначала был один главный режиссер, потом пришел Эфрос. Пришло время Эфроса и полоса Эфроса, и он с исключительной привязанностью, внимательностью и нежностью отнесся к молодому актеру Збруеву. Саша был занят в репертуаре невероятно сильно. Он во многом формировал этот репертуар. Эфрос сделал практически для него, для Левы Круглого и для Струновой Риты замечательный спектакль «Мой бедный Марат». Я этот спектакль видел раз пятьдесят. Честное слово! Я был потрясен этим спектаклем.
Я дружил с замечательным актером Мишей Маневичем, который был на одном курсе с Караченцовым, и каким-то образом, когда они курс во МХАТе закончили, их пригласили в Ленком. И в Ленкоме Мишу Маневича ввели в этот спектакль. А я заканчивал ВГИК, и меня, наоборот, никуда не пригласили, а отовсюду поперли. ВГИК закончился ни в какую студию меня не брали, и вечерами на меня наезжала такая страшная тоска отчаяния, и в этой тоске одним из маленьких островков надежды было пойти в Ленком и посмотреть «Мой бедный Марат» с Мишей Маневичем и Сашей Збруевым. Я этот спектакль знал наизусть, но еще большую радость, чем сам спектакль, мне доставляло общение, которое было в антрактах в гримерной у Саши и после спектакля, где мы с Мишей Маневичем, чрезвычайно одаренным и трагически рано ушедшим из жизни человеком и актером, сидели и разговаривали. И в этих разговорах мне тогда и открылся Саша. Открылся как удивительно тонкий человек. Там финским ножом и дешевой справедливостью даже не попахивало. Я вдруг увидел человека, который практически все понимает. Он понимает, понимает как надо, и при этом не склонен сообщать окружающим, что именно