Карикатурным оказалось и недолгое участие в театральном кружке. С его сипловатым голосом произносить со сцены монологи ему заведомо было заказано. Зато вполне сгодился на роль статиста — несчастной, замученной жертвы империализма. Над его чахлым телом юные американские революционеры — действие пьесы проходило в США — давали клятву борьбы, произносили обличительные речи, а потом его торжественно выносили на носилках со сцены. Наверное, в день спектакля он и впрямь простыл. Но когда в скорбной, взвинченной пафосом гневных тирад тишине «труп» шмыгнул носом, зал не удержался от смеха. А уж когда откровенно чихнул, не справились с собой даже артисты. «Труп» уронили. Под хохот зрителей он на своих двоих скрылся за кулисами. Нет, играть заученные роли — не его стезя.
Это чутко уловил учитель музыки. Голоса у Александра не было, слуха тоже, на уроке он, чтобы занять себя, обычно рисовал. Учитель подметил и предложил «рисовать музыку», визуализировать слуховые образы. Идея пришлась по душе. Можно проявить себя, освободиться от слепого подражательства. Полная свобода и простор для фантазии. Рисовал так музыку целый год. Учитель был стар и вскоре умер. А музыка осталась звучать. И в душе. И в живописи, к которой Зиновьев обратится в зрелые годы.
Но любимыми предметами стали литература и математика. Они равно владели им. Ведь в каждом столько пищи для ума! Столько возможностей для личного развития! Оба предмета пробуждают мысль, оба учат понимать действительность. Никогда никакого внутреннего конфликта между ними он не чувствовал. Наоборот, видел, как они дополняют друг друга. Число и слово — рычаг и опора, с помощью которых можно перевернуть Землю! Литература предоставляет богатый жизненный материал, математика — инструмент его обработки. Заманчиво следить за головокружительным развитием событий и находить в них свой строй и порядок. У охваченных страстями героев обнаруживать логику и смысл поступков. В изобилии образов различать типы и устанавливать иерархию. Литература демонстрировала сложность и драматизм мира, математика выявляла его гармонию и расчёт.
Читал много, с упоением. Ходил регулярно в «тургеневку» и «грибоедовку» — знаменитые московские библиотеки. Тогда все читали много. Но подросток Зиновьев отличался настоящей одержимостью. Учителя смотрели на его увлечённость с недоверием. Рано ещё. Что он может понять! Библиотекари, напротив, всячески потакали, допускали в хранилище к полкам. Он проводил там целые часы. Читал неутомимо.
Читал классику — не только ту, что значилась в школьной программе. Но и романы Достоевского, Л. Толстого, Тургенева, Гончарова. Мог страницами цитировать «Войну и мир», «Великого инквизитора». А ещё повести и рассказы Гоголя, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Пьесы Островского, А. К. Толстого, М. Горького. Выше всех ставил Лермонтова. Был заворожён его пророческим словом и гибельной судьбой. До конца дней сохранил к нему свою привязанность. Знал наизусть много стихов. Перечитывал.
Читал советскую литературу — всё, что было на слуху. Шолохова, Фадеева, Серафимовича, Фурманова, Н. Островского, Гладкова, Гайдара, Макаренко, А. Н. Толстого, Лавренёва, Катаева, Леонова, Зощенко. Они помогали разобраться в современности, предлагали образцы поведения, задавали настрой жизни. Среди современников бесспорный кумир — Маяковский. Нравилось:
Читал зарубежную литературу. Гюго, Бальзака, Стендаля, Сю, Дюма, Купера, Мопассана, Золя, Мильтона, Свифта, Дефо, Сервантеса, Бичер-Стоу, Лондона, Франса, Роллана, Барбюса, Войнич. Книги этих авторов брал по несколько раз. Интуитивно притягивала свобода и духовное изобилие мировой культуры. В прошлом, в чужом чудесным образом обнаруживал близкое — сродство душ. «Голод» Гамсуна — уже одним своим названием, но не только — оказался особенно понятен и близок: «Интеллигентный бедняк гораздо наблюдательней интеллигентного богача. Бедняк всегда осмотрителен, следит за каждым своим шагом, подозрительно относится к каждому слову, которое слышит; всякий его шаг заставляет напрягаться, работать его мысли и чувства. Он проницателен, чуток, он искушён опытом, его душа изранена…»