Дома его встретили радостью и тревогой. Соседям сказали, что он в отпуске по состоянию здоровья. Вид его говорил красноречивее любых справок. Вон как отощал! Никто не усомнился. Да и не пристало Зиновьевым врать. Мало-помалу включился в привычный с детства круг деревенских дел и забот. Работал в колхозе. Помогал в учёбе младшим братьям и сёстрам. И хотя был он за сотни километров от своих бед, но напряжение не спадало ни на минуту. В голове непрерывно крутились недавние события и сцены. Он пытался их анализировать и терзался от осознания наделанных глупостей. Что за натура у него такая проклятая! Почему он не может, когда нужно, сдержаться? Вечно заводится, вечно теряет над собой контроль. Душа была парализована отчаянием. Он всё время ждал ареста.
В те дни он сочинил не очень складное, может быть излишне риторическое, но откровенное и безмерно горестное стихотворение, в котором отразился весь накопившийся к тому времени жизненный опыт.
В сентябре к матери из Чухломы пришла знакомая, предупредить (она прознала о том частным образом), что за Александром должны вскоре приехать и забрать. Сам он в это время работал в поле. Мать тут же собрала в котомку продукты, достала деньги на дорогу и, не мешкая, отправилась к нему. Без слёз и лишних слов рассказала новость. Простилась своим кратким «Иди» и перекрестила.
Опять бегство. Опять неустроенность и страх.
Он вернулся в Москву. На Большой Спасской светиться рискованно. Заходил туда лишь по необходимости и ненадолго. Да и в округе небезопасно, можно случайно столкнуться с кем-нибудь из знакомых. Какое-то время обитал в дровяном сарае, рядом с домом Бориса. Перебивался случайными и разовыми приработками. На вокзале разгружал из вагонов картошку.
Однажды попал в облаву. Сидя в отделении милиции, услышал, как задержанным, многим из которых грозили суд и тюрьма, предлагали на выбор идти добровольно в армию — страна готовилась к войне. Мысль эта показалась ему спасительной, тем более что подходил призывной возраст.
Спустя некоторое время он отправился в военкомат. На всякий случай пошёл не к себе, по месту прописки, а в соседний — Ростокинский[33]. Сказал, что потерял паспорт, что скоро ему будет восемнадцать и он хочет идти в армию, защищать Родину. Препятствовать не стали. Вписали в списки призывников, заполнили анкету — для подстраховки назвался «Зиновьевым», сказал, что только окончил школу, в комсомоле не состоит (что было правдой!). Выдали на руки повестку.
Врачи на медкомиссии смотрели на него скептически — при росте сто семьдесят сантиметров он едва набирал пятьдесят килограммов. Предлагали даже отсрочку на год. Он горячо упрашивал признать его годным, уверял, что в армии окрепнет и закалится.
В день своего рождения, 29 октября 1940 года, он явился на призывной пункт.
Началась новая жизнь.
До места назначения эшелон шёл медленно, по дороге подбирая новые команды призывников. Ехали почти через всю страну. На Дальний Восток. Удобства в дороге были самые примитивные. Спали на двухъярусных деревянных нарах. Обогревались у печки-буржуйки, установленной тут же в вагоне. Щели в стенах, вытягивая тепло, не спасали от запахов человеческого общежития. Всё время хотелось есть. Кормили однообразно, скудно. Но ему было не привыкать. Новостью было наступившее вдруг внутреннее успокоение. Он почувствовал себя под защитой. Не нужно было никуда бежать, скрываться, думать о жилье и заработке. В его неустроенной жизни появилась наконец, пусть весьма специфическая, социальная определённость. Армейская жизнь проста и понятна. Есть устав, есть командир, есть распорядок дня. Нужно только правильно себя поставить. Принять неизбежное как данность и, насколько возможно, противостоять произволу.