Гоняло отвык от таких упорных схваток, начал быстро уставать. Пот заливает глаза, не даёт видеть противника, а смахнуть горячую волну нет возможности — удары, острые, режущие, от меча и гулкие, проламывающие, от палицы, сыпятся, как горох из худого мешка. Посечённый на куски щит гнусно дребезжит после каждого удара, плечо онемело, не чувствует. Кровь из порезов заливает грудь, течет за пояс, теперь медленно ползёт по ногам, в сапогах громко чавкает. Чувствуя, что приходит позорный конец, Гоняло отбросил ненужный щит, перехватил меч обеими руками. Алекша только этого и ждал. Один к двум — соотношение проигрышное. Поймал меч противника в крест, остриё наискось врубилось в рукоять палицы и застряло. По толпе дворовых пролетел общий вздох. Всё поняли, что схватке конец. Мальчишка разжал левую руку, дубовая палица повисла на мече Гонялы, неудержимо потянула вниз. Алекша дважды взмахнул мечом. Сначала на землю упали обе руки, меч и палица. Потом покатилась голова старшего гридня.
В наступившей тишине громом прозвучал скрип кожаного передника кузнеца. Он зачем-то опять начал вытирать руки, повернулся и массивная фигура скрывается в темноте кузни. Не говоря ничего, дворовые расходятся в разные стороны, незаметно исчезают в сараях. Только гридни остались. Они глупо смотрят на обезглавленное тело бывшего начальника, переглядываются. Наконец один, самый сообразительный, срывается с места так, что грязные пятки замелькали, будто лапы белки в колесе — помчался сообщить Кремню о происшедшем. Кремень пришёл не скоро. В алой рубахе он явился, аки красно солнышко, неспешно и важно. Дворовые всё попрятались, страшась хозяйского гнева, охрана на стенах усердно всматривается вдаль, словно вот-вот налетят на подворье с дикими воплями и визгом кочевники, хотя им, стражникам, дальше соседского забора ни чёрта не видно. Кремень аккуратно обходит кровавую лужицу, что натекла с убитых. Встает на бревно. Качается с пятки на носок, новые красные сапоги дружно поскрипывают, ветерок веет приятным запахом неношеной кожи. Мозолистая пятерня поднимается к затылку. Сдвигает соболью шапку на брови, так что глаза почти закрыло, осматривает побоище. Ничего не выражающие глаза останавливаются на пленном разбойнике.
Алекша сидит на перевёрнутой колоде для рубки мяса. Рядом валяются меч и дубовая палица. Старые доспехи небрежно брошены рядом и вообще вид у пленника такой, будто он после обеда отдыхает, ещё б соломинка между зубов торчала. У Кремня аж кулаки зачесались. Однако он никогда не решал даже пустяшное дело сгоряча. Вот и сейчас — кулаки разжались, толстый указательный палец лёгонько тычется в соболиный ободок шапки, так что она съезжает на затылок. Солидно, как подобает хозяину, прокашливается.
— Вижу, не того болваном назначил, — пробасил, покачиваясь с пятки на носки. Красные сапоги весело заскрипели, соглашаясь с хозяином. — И кого ж мне теперь старшим гриднем ставить, а?
— Холуёв хватает, — отозвался Алекша, — найдёшь. Меня не вини, всё видели, что я защищался.
Кремень грозно сдвинул брови.
— Дерзить вздумал! Мне!?
— Разбойник… — пожимает плечами Алекша. Послюнявил листок подорожника, приложил к царапине на плече. Кремень с трудом удержался, что бы не зарубить наглеца, но вообще-то лиходей прав, ведь князь строго запретил брать разбойников в полон. Теперь он никто и всяк волен его убить, даже последний холоп выше. Такому терять нечего.
— Эй! — рявкнул Кремень на весь двор.
Тотчас раздался грохот сапог, откуда ни возьмись, появился потный от страха гридень. От избытка усердия он всё никак не может остановиться, топчется на месте и «ест» глазами хозяина.
— Здеся я! — орёт во всё горло.
Кремень брезгливо морщит нос, качает головой.
— Вижу, вижу, усердный ты мой. Покличь-ка сюда кузнеца.
— Слушаюсь!!!
Гридень поворачивается, вопит, что ест сил, на весь Киёв:
— Кузне-ец!!!
От усердия раздулся, побагровел, только что на забор не вскочил, как петух и руками не захлопал. В кузнице прекратился железный перезвон, из багровой полутьмы выплыла жилистая фигура кузнеца. Чёрные от сажи крепкие руки упираются в бока.
— Слушаю, хозяин.
Кремень мотнул головой так, что соболиная шапка съезжает набок.
— Цепь, ошейник … К тебе в кузню, будет работать.
Для верности тычет пальцем на Алекшу.
— Лады, будет цепь с ошейником, — ухмыльнулся коваль. На грязном лице сверкнули белые ровные зубы. Отпустил кожаный передник, о который снова начал было вытирать ладони, весело машет рукой: