Как-то воскресным вечером Кремень решил пройтись по двору, оглядеть хозяйство да заодно проведать пленника. Дверь в старую кузницу бесшумно отворилась — смазали петли, черти заботливые, невольно подумал Кремень — и разношенные красные сапоги тихо ступили на сухой земляной пол. Под дальней стеной, на лавке, как и ожидал Кремень, лежит полонённый разбойник, которого пленником вообще-то уже никто не считает. Лежит, закинув руки за голову. Невольно бросается в глаза, как бугрится мышцами широкая грудь. Чуть слышно захрустел маленький уголёк под сапогом. Пленник неторопливо вынул руки из-под кудлатой головы, лениво вытянул и опустил — здоровенные-то какие! Лавка по-старчески хрустнула, зазвенела цепь. Пленник поднялся во весь рост и удивлённый Кремень невольно отступил на шаг — вчерашний сопляк превратился в молодого парня ростом и статью, как у самого Кремня, а боярин высок и крепок телом, как и положено старшему дружиннику великого князя.
— Здоров будь, боярин, — вежливо приветствовал Алекша.
— Божьей помощью, — буркнул Кремень, — живу, пряники жую.
Неспешно повертел головой, вроде как оглядывая хозяйским оком кузницу, а на самом деле высматривая место, где почище — не пристал боярину разговор стоя. Только кузня не палата, резной лавки нет. Увидал на наковальне заготовку для меча, взял.
— Чья работа?
— Моя. От начала до конца, — ответил Алекша.
— Неплохо, — повертел он блестящее лезвие, — неплохо. И кузнец тебя хвалит. Кстати, где он?
— В корчму пошёл, чего-то там с друзьями отмечает.
— Ага. Ну, лады… как придёт, скажешь, чтоб цепь-то с тебя снял. Хватит уже.
— Спасибо, боярин, — поклонился Алекша, — только чего кузнеца-то ждать, я и сам могу.
Не спеша намотал цепь на левую руку, дёрнул. Толстый кованый гвоздь длиной с ладонь выскочил из дубового брёвна, как его кувалдой с другой стороны вышибли. Затем взялся за железный ошейник, одна рука подалась вверх, другая вниз — ошейник переломился, как куриная нога.
— Железо плохое, перекалённое, — зашвырнул цепь в угол.
Боярин только крякнул. Выходит на улицу. Холодный весенний воздух пополам с запахом свежего свиного навоза заполнил боярскую грудь, вырвался на волю грозным рёвом:
— Панас, чёртов свинопас, ко мне-ё!!!
Загремело, громко хлопнула дверь. С пристройки, будто кипятком ошпаренный, вылетает плотный такой, почти круглый, мужик. Полотняная рубаха пузырём, волосы дыбом во всё стороны, одна нога в валенке, другая босая.
— Здеся!!! — выпалил он, тараща глаза.
— Ты, Панасушка, хорошо ли за свинюшками моими смотришь, а?
— Как за родными детушками, боярин! — клянётся мужик.
— Ага, ага… разбойник полонённый, что в кузне — он ведь на твоих харчах живёт, да? — до того раздобрел, что цепи рвёт движением плеча.
— Кушаньем его не обижаю, боярин, как приказывали.
— Ну так вот, Панас, — гремит глас боярский, — я сейчас пойду на хряка своего любимого посмотрю и ежели он, хряк мой, не будет таким же здоровым, как лиходей полонённый, — боярин перевёл дух, — то ты, Панас, сам за хряка будешь, покудова всё свиноматки не опоросятся!!! — по-медвежьи ревёт Кремень.
Стихли раскаты грома боярского голоса и в наступившей тишине притихшие дворовые услыхали, как коротко взвыла жёнка свинаря.
Ручьи талой воды незаметно унесли март, уже апрель тихо исчезал вместе с последним снегом. Однажды утром, когда ленивое солнце только наполовину выползло из дальнего леса и нехотя разбросало худые жёлтые руки лучей во всё стороны, произошло пустяковое, на первый взгляд, событие, но именно оно в корне изменило всю дальнейшую жизнь Алекши. На вечер пятого дня недели весь Киёв ходил мыться. Бани начинали топить с утра. По улицам медленно растекался берёзовый дым, он проникал во всё щели, затаивался в углах, на чердаках и подвалах. Воздух так переполнялся этим запахом, что, когда исчезал, людям казалось, что чего-то не хватает. Некоторые так и топили печи берёзовыми поленьями круглый год. Странно, но Алекша не любил горячую баню. Вечером он спокойно ложился спать, рано вставал и шёл в остывшую баню мыться. Так было и сегодня. Усталый, умиротворённый вышел из тесной бани. В крестьянских полотняных портках, в обрезных валенках на босу ногу и по пояс раздетый. В каждой руке держал по большой дубовой шайке. Как-то бесконечным зимним вечером, от скуки, смастерил и теперь всегда ходил с ними в баню. Шайки получились тяжёлыми, корявыми, ну, бочки с ушами, но зато сделано своими руками и Алекша втайне очень гордился своей «бочкотарой».