После довольно долгого коленопреклонения взгляды их встретились. Аликс почувствовала, как оба они вспыхнули. В этом брошенном на нее взгляде цесаревича было столько мягкой нежности, которой не было даже у ее матери. Может, она сходит с ума? Ей так вдруг захотелось выйти из церкви, пойти в свою комнату, запереться там. То, что она тогда почувствовала, было таким прекрасным, что ей не хотелось делиться своими эмоциями с кем бы то ни было.
Свадебные празднества продолжались несколько дней. Аликс не могла принимать все приглашения подряд, и она была еще слишком мала, чтобы ехать на бал. Но Мария Федоровна организовала для детей полдник на открытом воздухе, и там Аликс столкнулась лицом к лицу с цесаревичем. Он, улыбнувшись, поклонился ей, словно старой знакомой.
Она сделала перед ним робкий реверанс. «Месье», — чуть слышно прошептала она.
Он сразу оценил по достоинству ее французское произношение и ответил ей на том же языке:
— Кажется, я вас вижу во второй раз, маленькая принцесса. Где же мы виделись, как вы думаете?
Аликс, вскинув голову, казалось, рылась мысленно в своих небогатых воспоминаниях:
— Однажды моя гувернантка, читая мне книжку сказок, показала в ней картинку, — на ней было изображено лицо принца… может, это было ваше лицо…
— Но ведь мы живем довольно далеко друг от дружки, к тому же мама мне говорила, что вы много времени проводите в Англии.
Она была так взволнована, так удивлена, — еще бы такой очаровательный принц, как он, так просто разговаривает с ней, но ведь вокруг так много других девушек, более подходящих ему по возрасту, и от сознания этого она только сильнее заробела… она умолкла, чувствуя, как сильно у нее колотится сердце в груди, и оставалась глуха к призывам других детей идти с ними поиграть.
Пользуясь всеобщей суматохой, цесаревич подошел к ней еще ближе и протянул ей какую-то маленькую четырехугольную коробочку.
— Что это? — спросила она.
Он покраснел точно так, как и она, пробормотал что-то невразумительное, но тут же ясно уточнил:
— Возьмите, прошу вас, Ваше высочество. Я знал, что сегодня снова увижу Вас. Это будет вам служить воспоминанием о тех взглядах, которыми мы с Вами обменялись во время богослужения в церкви при обручении моего дяди Сергея…
Она приняла подарок. К ней подошли фрейлины. Она тут же попрощалась со своим поклонником и направилась к саду, где разыгрывались лотереи, решались шарады, где целая толпа молодых, беззаботных людей принимала участие в играх.
Она открыла на ходу крышечку. Там лежала маленькая брошь. Скромное украшение, несомненно, — маленький золотой голубок, держащий в своем клювике сердечко. Она тут же спрятала подарок в ридикюль, висевший у нее на руке, и, опасаясь, как бы не привлечь к себе повышенного внимания, быстро смешалась с возбужденной толпой ребят.
Когда веселая детская встреча подходила к концу и за ней пришла миссис Орчард, чтобы отвезти в карете в Санкт-Петербург, она вдруг с необычайной ясностью представила себе, что же произошло на самом деле. Нет, нет! Нельзя принимать подарки от незнакомца, будь он хоть сыном императора! Грэни, несомненно, не похвалит ее за это… она сделала знак миссис Орчард, чтобы она ее подождала, а сама быстро пошла к далеким аллеям, где резвились вокруг Николая Александровича дети, гораздо старше, чем она.
Великий князь заметил ее издали и поспешил ей навстречу. Все его товарищи по играм потянулись за ним, но ему все же удалось от них оторваться и подойти к Аликс. Она с ним попрощалась. И когда он учтиво пожимал ей руку, то вдруг почувствовал в своей ладони коробочку. Она извиняющимся тоном прошептала:
— Я не могу принять от Вас, Ваше высочество, эту брошь. Просто не могу…
Он не успел ничего ей ответить, не произнести ни слова, когда она резко повернулась и тут же исчезла в толпе детей, которые, завершив свои развлечения, теперь шумно прощались друг с дружкой.
Николай был озадачен. Немного разочарован. Он кусал нижнюю губу. Он считал, что тем самым уязвлена гордыня мужчины. Чем больше он об этом думал, тем был больше уверен, что отказом принять от него брошку ему нанесено ощутимое оскорбление.
В тот же вечер, за семейным обедом, обиженный Николай предложил брошку своей младшей сестре, Ксении, которая, не подозревая, кому прежде предназначался этот подарок, с радостью его приняла, — для чего ей теряться в догадках?
* * *
У пылких молодых людей бывает столько душевных порывов, а некоторые из них, особенно стойкие, не покидают их всю жизнь. Аликс возвращалась к своим темным гессенским лесам с тяжелым сердцем, с каким-то странным чувством вины.
Она вдруг перестала проявлять интерес к фортепиано, за которое частенько садилась. Но ей всегда хотелось играть только для себя, себя одной, и оставаться наедине со своими мечтами, принуждавшими ее к еще большему обету молчания, чем прежде.
В небольшом Дармштадтском дворце царила тишина. Великий герцог Людвиг очень редко в нем трапезничал, присутствовал лишь на официальных обедах, на которых Аликс, несмотря на свой ранний возраст, должна была играть роль хозяйки.
А думал ли Николай о той легкой ране, нанесенной невольно его гордыне Аликс?
В этом «зеленом раю детских любовей», о котором говорил Бодлер, есть свои зоны молчания, зоны тайны, которые никогда не раскроются. Как бы там ни было, но цесаревич, не забывал об этой невинной встрече в церкви при горящих свечах, когда совершалось бракосочетание его дядюшки, и все, включая жениха с невестой, были в праздничных нарядах. Ему довольно часто предоставлялась возможность наблюдать за семейной жизнью великокняжеской четы. Тетя Элла, великая княгиня Елизавета, испытывала к нему большую симпатию. Она была старшей сестрой его дорогой Аликс, но вот осмелится ли он заговорить с ней о ней? Ну еще эта брошь, которую она отказалась от него принять…
У цесаревича было столько дел, что ему было некогда долго размышлять об этом. К тому же, наделенный характером фаталиста, чрезвычайно славянским по существу, несмотря на его германские корни, он не хотел подгонять Судьбу и охотно отдавался капризам повседневности.
Так прошло пять лет. Скучное, монотонное существование Аликс в родовом замке счастливо прерывалось визитами к ее доброй бабушке, которая всегда требовательно приглашала ее к себе. Учеба шла хорошо. Юную принцессу интересовали различные предметы — история, география, немецкая литература. В Виндзорском замке, чтобы понравиться королеве Виктории, она соглашалась поиграть ей на фортепиано, но с хорошо скрытой большой неохотой, что не укрылось от внимания старой королевы.
— Деточка моя, Солнышко, неужели для тебя это пытка, на которую я тебя обрекаю?
— Ваше высочество ведь может требовать от меня все, что угодно.
Аликс вспыхнула, но была все же очень довольна, что Виктория догадалась о ее истинных чувствах.
Ей привели нового учителя английского языка. Теперь она выполняла задания, которые ей давала некая Маргарет Джэксон, которую звали просто Мэджи, и которая просто сходила с ума по политике.
Некоторые из ее биографов полагают, что такая неожиданно возникшая близость между преподавателем и августейшей ученицей вызвала у нее ее любовь к политике. Следуя строгой системе английского образования, Алике вполне справедливо полагала, что политика вовсе не должна быть областью деятельности, предназначенной только для мужчин. Разве не было у нее перед глазами такого примера? Разве та роль, которую играла ее бабушка в определении судеб Европы, не была достаточным основанием, чтобы убедить ее в этом?
Виктория иногда удостаивала внучку разговорами о своих «служебных» обязанностях, для нее почти святых. И делала она это без всякого нажима, так просто и доходчиво, чего не могла не заметить девочка.
— Солнышко мое, я совсем не советую тебе в твоей жизни, жизни женщины, взваливать на свои плечи такие обязанности, которые всегда давили на меня тяжким грузом… Ты еще пока слишком мала, чтобы это понять, но я не желала бы ничего другого, кроме как быть такой же, как все женщины, заниматься чисто женскими заботами. От этой Британской короны у меня частые мигрени! К тому же разве женщины призваны Судьбой управлять? Меня порой называют, явно чтобы мне польстить, — Викторией Великой. А враги мои кричат, что я действую, как настоящий тиран. Но есть ли в моем таком положении какой-то иной выбор? Будь я слабой правительницей, то тут же оказалась бы жертвой. До сих пор вижу перед собой своего жениха — моего горячо любимого принца Альберта. Разве он не был также сильно привязан ко мне, как я к нему?