Этот немец, этот уроженец Кобурга, Готы, всегда был мечтателем. Ему лишь нравилось исполнять сонаты Гайдна… Я поняла, что моя великая любовь к нему возвышала меня до уровня монарха с железной волей, чтобы не быть рабой событий, самой направлять их, чтобы в качестве самого убедительного доказательства своей ему преданности добиться процветания королевства, которому угрожали со всех сторон.
Аликс внимательно слушала. Ей казалось сейчас, что где-то в потаенном, самом далеком уголке ее сердца, творилось что-то неладное, и она видела перед собой его, Николая, взгляд, перехватываемый её взглядом, она чувствовала сладкое прикосновение его руки, которая опускается на её руку… цесаревич… цесаревич, о котором она, в сущности, ничего не знала…
Виктория, перебирая, словно четки, свои воспоминания, удивленно смотрела на нее.
— Дорогая моя, твоя матушка сейчас наверняка нас видит. Ты стала такой красивой, затмила всех остальных девушек своей красотой! И тебе уже семнадцать! Не хочу быть нескромной, но разве твое сердечко еще не ощутило тревожной сладости? Но не торопись, не нужно. Я желаю тебе такого же большого счастья, какое испытала сама. То есть счастья всего мира…
Аликс колебалась, не зная, стоит ли рассказать бабушке о том, что от легкого покалывания в сердце немного убыстрялось дыхание, когда в Дармштадт приходили письма от ее старшей сестры, письма, от которых приятно пахло Россией, Россией, одновременно такой далекой, такой близкой и такой таинственной… нет, не стоит! Она не осмелилась доверить ей свою тайну…
В том же 1889 году Аликс после возвращения из своей ритуальной поездки в Англию и своего пребывания у бабушки, вдруг к своему большому удивлению, обнаружила в своей почте письмо от старшей сестры. У великой княгини Елизаветы вдруг проснулось желание увидаться снова с младшей сестрой, что было довольно странно, так как она никогда не отличалась избытком любвеобильных чувств. Среди всего прочего она ей писала: «Солнышко мое, как было бы прелестно, если бы в этих северных туманах, которые не имеют ничего общего с туманами лондонскими нашей дорогой Грэни, увидеть тебя, чтобы ты засверкала здесь в расцвете своей юности. Великий князь часто вспоминает о тебе. Нам так хотелось бы увидеть тебя у себя. Ну, решайся же. Когда тебе удобнее? Мы проводим всю зиму в Зимнем дворце… Кажется, наш горячо любимый император с каждым днем сближается с Францией. Поторапливайся, ждем телеграммы от тебя о твоем приезде».
Аликс, слишком сдержанная, чтобы признаться в возвращении «тревожной сладости» в ее сердце, где она и прежде прокладывала для себя долгую и тайную тропку, испытывала большую радость…
И пусть себе идет серый, частый дождь, пусть его упругие струи стучат по пустынным аллеям дворца великого герцога, пусть почивает весь Дармштадт в своей провинциальной зимней стуже, ведь в сердце у нее расцветала золотая весна.
Для поездки в Россию нужно было получить разрешение отца. Но великий герцог постоянно пропадал на охоте или путешествовал по всей Европе и дома появлялся крайне редко.
Аликс любила рисковать. В ней говорил ее энергичный темперамент. В тот же вечер она поговорила со своей гувернанткой, добрейшей миссис Орчард.
— Мне нужно ехать в Россию, к сестре, повидаться с ней. Она не поймет моих колебаний.
— Да позволит мне Ваше высочество посоветовать дождаться мнения на сей счет вашего отца…
Аликс взбрыкнула:
— Папа, вероятно, уже и забыл, что я существую на этом свете…
— Разве можно так говорить, Ваше высочество? Ведь у вашего отца столько забот…
— Да, на охоте, — съязвила возмущенная Аликс. Она не могла объяснить себе его поведения. Честно говоря, у великого герцога Гессен-Дармштадтского не было особой работы. Этим никак нельзя было бы объяснить его небрежения семьей. У его долгих отлучек из дома могло быть только одно объяснение: тот траур по усопшей жене, который он носил в своем сердце до сих пор. Ведь он так сильно ее любил…
Она составила чрезвычайно почтительное письмо отцу, в котором информировала его о том, что никак не может ждать его возвращения домой, — ей нужно поскорее сообщить сестре о том, что она с большой радостью принимает ее приглашение приехать в Россию.
Но ей так и не пришлось испытать на себе последствия такого смелого своего поступка. Через день, словно отвечая ее пожеланию, во дворец вернулся Людвиг IV. В этот день он устраивал торжество в честь одного важного итальянца, большого друга Его сиятельного высочества.
Аликс даже не стала дожидаться обычного первого завтрака, чтобы поговорить с отцом.
Она подкараулила его, когда он сидел в своем большом, едва освещенном кабинете, как будто на дворе уже стояла ночь с ее холодными январскими туманами. Она вошла сама, без всякого церемониала, даже не попросила объявить о своем приходе.
Великий герцог был страшно удивлен ее приходу. Его маленькая дочка, его Солнышко, такая робкая, такая незаметная, вдруг так бесцеремонно входит в его личный кабинет, не выказывая при этом никакого почтения к церемониалу,.
— Вы, Аликс, вероятно, заболели, коли приходите ко мне рано утром, не соблюдая должных приличий?
Аликс сделала самый глубокий реверанс, чуть при этом не упав на колени.
— Отец, умоляю вас простить меня… но я должна сообщить вам одну большую новость, это не терпит отлагательства.
Великий герцог оглядывал дочь довольно холодно, но уже без раздражения.
— В чем дело?
Аликс не могла найти нужных слов, чтобы оправдатьсвое неожиданное, смелое вторжение. Она начала бормотать что-то невразумительное. Отец, понимая ее возбужденное состояние, жестом пригласил ее сесть в кресло. Пододвинул к ней свое.
— Ну, так что произошло?
Наконец, она, собравшись с мыслями и немного осмелев, решилась:
— Отец! Моя горячо любимая старшая сестра, великая княгиня России приглашает меня к себе, в Санкт-Петербург. Могу ли я принять такое удивительное, просто чудесное предложение?
Великий герцог Людвиг IV не был плохим человеком. К тому же он любил своего зятя. Он медлил со своим решением, чтобы немного подразнить эту такую дерзкую и вместе с тем такую восхитительную свою дочку, свое Солнышко.
— Ладно, решено! — заявил он, поднимаясь с кресла, чтобы проводить Аликс до двери. — Ступайте, собирайте чемоданы! Мы отправляемся туда как можно скорее!
Аликс, обезумев от радости, поцеловала руку отца.
— Вы будете меня туда сопровождать?
— Непременно, дитя моё. Воздух Невы очень благоприятно на меня действует. Сейчас я не могу вернуться в Париж, так что подышу там, на севере, чистым, прозрачным воздухом, он мне так необходим…
* * *
В последние годы царствования Александра III Санкт-Петербург приобретал более славянский вид, чем в прошлом.
Миллион пятьсот тысяч горожан жили под сенью державы монарха. Старые русские не любили столицу, считали ее городом искусственным, не имеющим на себе налета старины, которая так притягивает многие славянские души.
Это всегда был один из главных упреков, высказываемых «передовыми умами» русской буржуазии, — он всегда звучал в их сочинениях и в их беседах: почему этот самый нерусский в обширной империи город стал вдруг «мозговым центром» их нации? И каждый из них при этом устремлял свой взор в сторону Москвы с трудно скрываемой ностальгией. Многие художники, музыканты, артисты подвергали суровой критике этот город, эту аномалию и надеялись, что в один прекрасный день она будет сопряжена с непредсказуемыми последствиями.
Аликс, сидя рядом с отцом в роскошном экипаже великого князя Сергея Александровича, присланном за ними на вокзал, разглядывала в тумане, смешанном с дождем, этот город, который пах терпким морским воздухом и гарью.