Царь — и это было одно из его самых умных решений — попросил Витте составить меморандум. Нужно было любой ценой избежать установления военной диктатуры в стране.
Великий князь Николай Николаевич, этот отважный вояка, понимая всю серьезность сложившейся ситуации, однажды воскликнул: «Если император не примет программу Витте, если заставляет меня стать диктатором, то я пущу себе пулю в лоб у него на глазах из этого револьвера».
И он принялся, выпучив глаза, размахивать тяжелой кобурой.
К словам Витте все же прислушались, и так по желанию царя в России появилась первая Дума. Таким образом, в России началось продвижение к установлению монархии, может, и не конституционной, такой, как в Англии, но в любом случае монархии, лишенной абсолютизма. Государь сохранял за собой право назначения и отзыва министров.
И как это часто случается, этот великий реформатор Витте так и не был по достоинству оценен всеми оппозиционерами царскому строю, а высшие круги дворянства попросту его презирали. Его постоянно обвиняли в том, что он расшатывает вековые устои царской власти. Александра со страхом нервно следила за этим политическим кризисом в стране, за тем, как над троном Романовых собираются грозовые тучи. Она требовала от своего мужа твердости и стойкости. Была ли она в этом права? Кто знает? Ее постоянные заботы о здоровье маленького цесаревича, которому предстояло взойти когда-то на престол, заставляли ее отказаться от любого умаления престижа царской династии,
В ее знаменитом тайном альбоме, который приходит на помощь исследователю, пытающемуся понять, в каком состоянии она на самом деле находилась в это время, можно прочитать одну запись от февраля 1905 года:
«Доктор Баклаков поделился со мной своими опасениями по поводу слабого здоровья цесаревича Алексея. У моего сына проявляется наследственная болезнь всех Гессен- Дармштадтских, в этом, к несчастью, уже не может быть никакого сомнения. Но я его спасу, спасу силой своей любви!…Алексей будет царствовать. Он будет сочетать в себе интеллектуальное превосходство Гессен-Дармштадтских и самой чистой славянской красоты. Потому что мой сынок — очень красивый. Он будет самым очаровательным принцем до того, как потом стать самым блистательным императором…»
Александра предавалась долгим медитациям, сидя у кроватки ребенка, который всегда легко засыпал и не проявлял особой нервозности. Она страдала от бессонницы, и это не могло не тревожить ее близкого окружения. Она целыми часами молилась и часто встречала зарю в своей молельне, стоя на коленях перед образами.
В этот ужасный 1905 год, Анна Вырубова, наконец, получила развод от своего болезненно мрачного супруга, и теперь могла посвящать гораздо больше времени служению государыне.
С каждым днем укреплялись близкие, сокровенные отношения между двумя женщинами.
Вдовствующая императрица, незамедлительно воспользовавшись этим, распустила слухи, порочившие такую их крепкую дружбу. Разве можно было обвинять Александру в каком-то пороке, не выставляя себя при этом на посмешище? Но Мария Федоровна использовала в своих целях постоянные страдания матери, видевшей, какие тяжелые приступы смертельной болезни изматывают ее маленького сына, тем более что она знала, что Александра все чаще запирается у себя для религиозных занятий, что ее часто посещают спириты, которые только хотели ободрить царицу, вселить в нее надежду, и вдруг решила, что ее невестка — истеричка, что мадам Вырубова отъявленная авантюристка, которая запустила свои коготки в плоть своей легкой добычи, чтобы окончательно погубить ее, что ее дом превратился в очаг мистики и религиозных безумств…
Александре очень скоро стало известно о тайных нападках на нее со стороны свекрови. А она-то после рождения Алексея думала, что между ними установлен мир, мир навсегда!
Император под влиянием матери постепенно накапливал недоверие к этой Анне Вырубовой, которая, по существу, не была женщиной злой или слишком влиятельной. И он пошел на конфликт, чтобы, наконец, покончить с насмешками всего двора. В начале лета, однажды утром, он вошел в комнату жены.
— Аликс, — начал он, — тебе придется расстаться с этой мерзкой интриганкой, которая вредит нам обоим. Я должен лично показать пример в тот момент, когда моя страна охвачена настоящим безумием. Откажись от дружбы с ней!
Александра, уязвленная его словами, молча смотрела на него. Она, правда, нисколько не рассердилась, подошла к нему, посмотрела ему прямо в глаза:
— Ники, как же ты мог дойти до того, чтобы согласиться с моими врагами, и первой среди них — твоей матерью, — которые обвиняют меня в мистицизме и безумии? Ты же сам не против вызова этих милосердных духов, которые разделяют со мной тот ужас, который я переживаю, когда смотрю, как наш ребенок все ближе к могиле с каждым приступом его болезни…
Она была спокойной, даже не дрожала. Не повышала голоса. Она была такой искренней, такой безыскусной, такой простодушной в своей защите, что царь был поражен и смутился. Она продолжала:
— Скажи им всем, что ты молишься вместе со мной, что ты вызываешь дух своего отца, духи всех своих славных предков, Девы Марии, чтобы все они оказали защиту тому существу, которое лежит в этой трагической колыбельке. И они тоже назовут тебя безумцем, как меня и Анну…
Одним из самых главных качеств государя было его умение выслушивать других, и с этим никто не спорит. Он с сосредоточенным лицом слушал, что говорила ему жена.
Нет, не в силу каких-то колдовских чар, как об этом часто говорили и писали, взял он сторону Александры, а просто потому, что сознавал: все, что говорит она — справедливо, что и сам он поддался на удочку ее завистников и врагов.
Больше никогда, никогда не станет он слушать эти злые языки, этих гадюк, — пообещал он ей. Ему и самому нравилось слушать разговоры о потусторонним миром, и ему не хотелось накладывать на это запрет. И такое отношение царя спасло Вырубову, которая уже начала собирать свои вещи, чтобы исчезнуть из дворца навсегда…
Николай, которого столько историков обвиняют в слабоволии и бесхарактерности, грохнул кулаком по столу, за которым сидела его мать, приводя в порядок бумаги.
Ошарашенная Мария Федоровна сразу поняла, что на этот раз она зашла слишком далеко.
Когда в отставке Вырубовой было отказано, приблизительно в те же дни в императорской семье был пущен еще один мерзкий слушок.
Во время приема в английском посольстве, бабушка цесаревича в присутствии сударыни Шарыгиной, княгини Орбеляни, графини Демидовой и некоторых других статс- дам, сказала:
— Никогда бастард не сядет на московский трон. Я этого не допущу…
О таком высказывании матери царю стало известно в тот же вечер, и на следующий день он дожидался, когда проснется Мария Федоровна, чтобы потребовать у нее объяснений. Неужели случайно позволила она себе еще раз подействовать на чувствительную душу сына?
— Поосторожнее, матушка, прошу вас! Вы всегда считали меня слабаком, но на сей раз я окажу вам сопротивление, стану защищать честь своей жены и свою собственную…
Она попыталась оправдаться:
— Ну, во-первых, сын мой, я не произнесла такого слова, — люди всегда все переврут…
Но гнев царя не спадал:
— Как вы посмели выдвинуть такое отвратительное обвинение против моей любящей и самой любимой жены…
Мария Федоровна струхнула:
— Что ты, я не выдвигала против нее никакого обвинения, просто повторила то, что мне сказали, вот и все…
— Кто вам это сказал?
— Люди…
— Ах, люди… Люди… Я знаю этих людей. Это те люди, которые за моей спиной готовят гибель моего строя, которые хотят убить меня… это те люди, которые говорят, что я тиран и что я мучитель своего народа…
— Успокойся же, дитя мое,.
— Это — праведный гнев, гнев возмущения! Пусть оплаченные вами горничные, пусть разные авантюристки, любительницы шантажа осмеливаются распространять такие слухи, это все, конечно чудовищно, но они меня не трогают… но Вы… Вы, моя мать, Вы, бывшая когда-то сама русской императрицей, распоясываетесь, восстаете против нас…
Вдруг напряженное лицо Николая смягчилось. На губах появилась ироничная улыбка… Послышался даже легкий смешок. Ошарашенная Мария Федоровна стояла перед ним, боясь пошевельнуться…