Петроград жил в какой-то странной атмосфере радости, страха и повального пьянства. Все видные государственные деятели прежнего режима находились под арестом, газеты увенчивали лавровыми венками революцию. Слово «Свобода!» теперь звучало повсюду не как благородный призыв, а как прямая угроза! На улицах — полным-полно бандитских рож, солдат, дезертировавших из своих полков, уволенных рабочих, крикливых баб, — все они продавали и с удовольствием покупали листовки с карикатурами на царя. Самые скабрезные, смачные, глупейшие шутки вызывали взрывы смеха у этой толпы, такой грубой и невежественной, что только различного рода безумства могли вывести ее из состояния апатии.
Перепуганные мещане и дворяне, опасаясь, как бы их не раздели прямо на улице, прижимались к стенам, и, совершив перебежку из магазина и обратно домой, чтобы не умереть с голоду, тут же возвращались в свои красивые особняки и пропадали в их глубинах, чтобы их больше никто не видел.
На улицах Петрограда практически нельзя было встретить ни одного полицейского. Брошенный на произвол судьбы город напоминал собой свалку мусора. Домашние слуги убегали со своего места работы, чтобы вступить в революционные комитеты, в которых накапливались жалобы и угрозы против государя с государыней. В Царском Селе Александровский дворец нельзя было узнать. Двор разбежался, некоторых придворных арестовали. Другие находились уже далеко. По широким коридорам, по которым ранее неслышно ступали по мягким, пушистым коврам, слонялась солдатня в грязных сапогах, в расстегнутых гимнастерках, в фуражках, съехавших набекрень, — небритые, неряшливые, шумливые, они почти все были пьяными. Они бесцельно шатались по дворцу и днем и ночью, бесцеремонно заглядывая в комнаты. О какой верности бывшей императрице могла идти речь!
Граф Апраксин, долгие годы бывший гофмейстером императрицы, под каким-то благовидным предлогом исчез на следующий день после возвращения Николая. Нигде нельзя было найти ни графа Граббе, ни генерала Нарышкина, главы военного кабинета императора. Он так ни разу и не пришел навестить императора. Саблин, любимый адъютант, тот самый, которого вся семья считала своим настоящим другом, Саблин, осыпанный милостями и такими почестями, которые вызывали громадную зависть у его сослуживцев, тут же повернулся к своим благодетелям спиной. Граф Гендриков, бывший вице-губернатор Орла, тоже заявил о своей лояльности Временному правительству. Но глава нового правительства князь Львов отказывался от его услуг. В отличие от этого высокопоставленного государственного чиновника, его сестра, фрейлина императрицы Наталья Гендрикова поступила иначе, — она решила до конца разделиты судьбу государя с государыней и последует за ними не только в ссылку, но и вместе с ними примет смерть.
Император, несмотря на столько испытываемых неудобств, дезертирств, измен, все же ухитрялся сохранять свою мягкость.
Все же несколько верных слуг оставались с ним рядом. Но среди них не было тех, к кому он был больше всего благосклонен и расположен, и разумеется, мог бы рассчитывать на их поддержку.
Милейший князь Долгорукий, граф Татищев хотели только одного — оставаться со своими хозяевами, и когда им предложили свободу, они с презрением от нее отказались, заявив, что предпочитают разделить судьбу тех, кому они верой и правдой служили и кого любили.
Один провинциальный адвокатишка, который всегда рядился в тогу Робеспьера в этом правительстве трусов, становился все увереннее диктатором. Это был Керенский. Теперь он определял императорскую судьбу, от его воли зависело, как с ними будут впредь обращаться.
Как и большинство персонажей этого безумного театра, которым непременно становится страна в тисках восстания, Керенского пьянили те роли, которые он, наконец, мог играть, та неожиданно приобретшая такую важность его личность, которую он придавал себе. Можно сказать, что он сыграл губительную роль в судьбе России.
Опьяненный своим взлетом, встав во главе революционной власти, он всего на несколько месяцев вышел из своего жалкого подполья и теперь принимал шумные здравицы, уверенно передвигался под гром аплодисментов, повсюду представлял себя спасителем нации, поселился в императорских покоях, принимал там иностранных послов и своих министров в тех самых залах, в которых предыдущие цари и после Николай II принимали членов своих правительств. Все это наполняло этого интеллигента-марионетку духом квасного братства и ярмарочного равенства, отчего он просто терял голову, и такое глупое состояние можно был о даже ему простить. Очень скоро его прогонит Ленин со своими новыми пришельцами, и ему придется бежать как опереточному конспиратору в женском платье, под улюлюканье, прибаутки и плевки распоясавшегося народа, который мечтал только об одном, — схватить все эти одну за другой политические «звезды» и втоптать их в грязь, перемешанную с кровью…
Перед Керенским открывались самые радостные, самые извращенные перспективы, о которых он так мечтал. Когда он был назначен министром юстиции во Временном правительстве, он тут же отправился в Александровский дворец, чтобы поговорить со своими «пленниками»,
Николай протянул ему руку. Керенский стоял перед ним с гордо поднятой головой, с надменной физиономией. Их встреча проходила в одной из комнат, в которой собралась вся семья. В глубине сидела императрица. За ней стояли две старшие дочери — Ольга и Татьяна. Рядом с ней сын Алексей, который играл со своей собакой. Император представил новоиспеченного «министра» супруге. Александре пришлось делать над собой некоторые усилия, чтобы оставаться спокойной, не сорваться. Она приветствовала его лишь легким поклоном головы. Керенский вдруг под давлением своей обычной посредственности потерял самообладание. Он стал разговаривать с императором, называя его «полковник», но суровый взгляд, который метнула в него возмущенная Александра, заставил его смутиться, и с его уст слетело подобающее — Ваше величество. Ему захотелось показать, что хорошие манеры ему не чужды, и он с видом покровителя заявил:
— Ваше величество, английский король получает о вас всех сведения. Поверьте, этот арест, которому я вынужден Вас подвергнуть, всего лишь чисто символический шаг. Я имею честь торжественно сообщить Вам, что сегодня же на заседании Совета министров я подписал указ об отмене в России смертной казни…
Какой подлый обман! Государь с государыней молчали. Их достойное поведение, их молчание без признаков враждебности производили должное впечатление на этого кровавого марионетку, который строил из себя великого государственного деятеля. Он вдруг смягчился. Он спросил, не нужно ли им чего-нибудь?
Николай молчал. Александра ответила ему, хотя этого и не хотела:
— Да, господин… Нам нужно немного тишины в этом доме, так как мы все ужасно устали, к тому же две мои дочери больны…
Николаю не понравилась ее такая просьба и Александра, понимая это, замолчала. В обстановке вежливого равнодушия с одной стороны, плохо скрываемой неловкости с другой и завершилась эта встреча.
Вечером, когда Керенский вернулся в свое министерство, он восторженно рассказывал мадам Добровольской, жене своего предшественника, отправленного в тюрьму о своем визите к царю.
— По его взгляду я понял, что передо мной человек бесконечно выше меня. Теперь, когда я поговорил с ним, я знаю, что царь, в отличие от того, что о нем говорят, человек, преданный Отечеству, и что он только и думает о благе России. Это — прекрасно образованный, умный человек… Оказывается, я его плохо знал…
Его окружение рисует его совершенно иной портрет! Нужно в этой связи подчеркнуть, что Керенский, этот прирожденный комедиант, мог, конечно, произнести такие слова о царе, о которых сообщает мадам Добровольская, но не осмысливая ни одного слова, просто, чтобы ее обмануть и усыпить ее бдительность. Уже на следующий день в полной мере проявилось грубое хамство министра.
Он отдал приказ об аресте Анны Вырубовой и Лили Ден. Вырубова в это время болела, лежала в кровати в своей комнате. С ней теперь будут обращаться как с новоявленной принцессой де Ламбаль.[5] Этому, упоенному своей властью Керенскому очень хотелось во всем имитировать Французскую революцию. Вырубову, по его мнению, нужно было отдать на растерзание толпы, втоптать ее в грязь. Царица, которая тоже очень болела, все же захотела с ней проститься. Ее к ней привезли на ее кресле-каталке. Обе женщины в ужасно нервном состоянии не смогли сдержать слез. Они обменялись обручальными кольцами. Через несколько минут несчастную Вырубову с костылями везли на грузовике, набитом солдатами, в Петропавловскую крепость. Там она просидит долгие пять месяцев…
5
Принцесса Де Ламбаль — лучшая подруга французской королевы Марии Антуанетты, которую озверевшая чернь растерзала у нее на глазах перед окнами ее тюремной камеры. (Примеч. пер.)