Впоследствии она никак не комментировала чистки, в которых исчезали не только те, кто ей не нравился (например, Зиновьев), но и те, с кем она была близка (представители «рабочей оппозиции», Бухарин) и даже делила жизнь (Дыбенко и Шляпников). Всех их перемолола репрессивная машина Сталина. В годы чисток невозмутимая Коллонтай посвятила себя миссии посла и, казалось, не замечала арестов, губительных строек, уносивших жизни тех, что превратились в настоящих рабов, а совсем недавно были простыми гражданами или уважаемыми членами партии, и создававшегося тогда же ГУЛАГа. Наконец, во время своего московского периода, когда Сталин обеспечил ей спокойную жизнь на пенсии, одновременно открыв новую эпоху террора, Коллонтай писала Сталину любезные письма и приветствовала его действия.
Оплатила ли она свое спокойствие и спасение союзом с тем, кто стер в пыль всех близких ей людей, за исключением членов ее семьи, которые, как она и, вероятно, благодаря ей, пережили сталинский террор?
Ничто, однако, не говорит в пользу гипотезы, будто Коллонтай потакала сталинизму, чтобы обезопасить саму себя и своих близких. Она не могла не знать, что ни одному большевику не удалось избежать сталинского террора, став союзником вождя. Старые большевики поддерживали Сталина, чтобы обеспечить свое выживание взаимными обвинениями и устранением общего противника (сначала левые, объединившиеся против Бухарина, затем — уцелевшие в той чистке и объединившиеся против Троцкого), но все они в конечном итоге, несмотря на свое подчинение Сталину, были уничтожены. Тем более Коллонтай знала, что, пощадив некоторых большевиков, Сталин заставлял их в качестве платы атаковать своих же близких. Об этом свидетельствует пример Молотова. Когда тот находился на пике своего могущества, его жену Полину Жемчужину арестовали по обвинению в заговоре и отправили в ГУЛАГ, где она томилась с 1945 по 1953 год, пока Молотов заседал рядом со Сталиным и участвовал в веселых застольях, описанных Джиласом.
Коллонтай всегда отдавала себе отчет в происходящем. Марсель Боди, бывший ее очень близким доверенным лицом, передал ее слова, сказанные ему в 1936 году, когда он стал вспоминать имена их друзей, ликвидированных Сталиным. В ответ на перечисление Боди имен бесчисленных жертв Коллонтай заключила, что в Российском государстве «диктатура была неизбежна», что «она началась с кровавой бани при Ленине» и что «какой бы человек ни руководил СССР, иначе быть не могло».
Такое утверждение сильно смахивает на оправдание Сталина, но в свете жизни и произведений Коллонтай это был просто вывод, основанный на политическом опыте, приобретенном ею с начала ХХ века. Отсюда вытекает следующее. Прежде всего, и вся ее жизнь тому свидетельство, Коллонтай хотела остаться в своей стране, а не покинуть ее навеки. Литвинов однажды, когда они говорили с Коллонтай о Сталине и его системе, признался ей в охватившем его страхе и желании бежать из этой безнадежной страны. Коллонтай же не допускала и мысли о том, чтобы спасать свою жизнь бегством.
К тому же она всегда оставалась горячо предана делу революции. Она признавала, что революция споткнулась о русскую отсталость и сбилась с пути. Но, тем не менее, не разделяла выдвинутых Троцким обвинений в предательстве революции. Она, не жалея сил, взялась за преобразование своей страны — дело, которое после революции шло с таким трудом. Пока Сталин находился у власти, она размышляла и говорила Марселю Боди, что «Сталин — это государственный деятель».
Точно так же в 1936 году она была убеждена в том, что война с Гитлером неизбежна, что заключить с ним союз, чтобы отвести угрозу от других стран, — единственный способ спасти СССР и что только Сталин мог это сделать. Этим же объясняются относительная поддержка, которую она оказывала Сталину в тот период, и снисходительное отношение к ней самой после войны. Сталин сумел одновременно отсрочить угрозу, заключив пакт с Гитлером, и привести страну к победе. Возможно, поэтому Коллонтай никогда не вспоминала о развале Советской армии самим же Сталиным, который в 1938 году расстрелял весь ее командный состав и, заигравшись в стратега, в 1941 году допустил вражеское вторжение в собственную беззащитную страну. Но еще раз подчеркнем, что умеренность Коллонтай в суждениях лучше всего объясняется ее безграничным желанием не отрываться от своей страны, не быть изгнанной из нее.