Полное, почти квадратное лицо председателя суда во время выступления адвоката начало краснеть от кончика носа, который и до того был розоватого цвета, а к концу речи стало совсем бурым. Получив из рук Пермякова журнал со статьёй, судья Косторский поднялся и объявил, что суд удаляется на совещание.
Спустя несколько минут судебное заседание было отложено на неопределённое время до следующей информации. Это напоминало театральный спектакль, в котором неожиданно закрыли только что раздвинувшийся занавес. Зрители не успели ничего увидеть, а приходилось уже расходиться.
Для Настеньки несколько минут, проведенные на скамье подсудимых были очень трудными. Как ни готовила она себя морально к ситуации, но оказаться под взглядами десятков людей в ожидании, когда тебя начнут избивать словами, начнут раздевать душу всевозможными подробностями, о которых не хотелось вообще говорить, не то что перед всеми, это было значительно труднее, чем казалось, и далеко не так, как в кино. Напрягшись всем телом ещё до появления судей, Настенька не успела войти в ритм, чтобы постепенно расслабиться, когда всё вдруг кончилось. Она даже не поняла хорошо или плохо для неё то, что произошло. Ведь придётся снова настраиваться, снова напрягаться, а перед этим несколько дней нового томительного ожидания неизвестности.
Расходившиеся люди приветственно махали Настеньке руками. Большинство сочувствовало ей. Какая-то очень представительная женщина, сидевшая в первом ряду и внимательно смотревшая с самого начала на Настеньку, поднялась и хотела, очевидно, направиться к девушке, но в этот момент к ней подошёл прокурор и, взяв её под руку, повёл на выход. А к Настеньке уже спешили мама, папа и Верочка.
Спустя несколько дней, дорогой читатель страниц истории, а именно двадцать восьмого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в Москве раскрылся занавес другого спектакля — политического. Режиссёры собрали зрителей и участников в надежде сдвинуть с места затоптавшуюся, по их мнению, на месте перестройку. Это была постановка судебного процесса над происходящим в стране, где роль председателя суда исполнял пока Михаил Сергеевич Горбачёв. Многочисленные адвокаты и свидетели, кто покрупнее, кто помельче, выступали с обвинениями и в защиту перемен, демонстрируя впервые будто бы наконец-то пришедшую настоящую гласность. Я не оговорился, обронив слова «будто бы». По замыслу одного из авторов сценария и его главного исполнителя не предполагалось, например, получение письма знаменитой к тому времени противницы такой перестройки Нины Андреевой. Но письмо пришло, и зачитано не было. Зато о нём сказал известный всей стране, любимый ею актёр Михаил Ульянов. Это его выступление, увы, не стало лучшей ролью в жизни. Прежде ему удавалось выбирать для себя сценарии, роли в которых заставляли миллионы зрителей влюбляться в актёра, в его героев. Это был тот редкий случай, когда талантливый исполнитель сыграл не присущую ему роль, говоря с трибуны партийной конференции:
— Статья Нины Андреевой застала нас врасплох. Многие, не все, но многие уже вытянули руки по швам и ждали следующих приказаний… Но не в ней дело, дело в нас, что мы перепугались её письма. Вот что страшно… и хоть душа болела, а подавляющее большинство замерло и ждало предначертаний. И понимали, что это неверно, а ждали, тряслись, послушливо и обречённо ждали… Оглушила нас на время эта статья… Сейчас поди, разберись: кто «белый», кто «красный». Очень сложно.
Пожалуй, последние слова были самыми искренними, отражающими существо положения. Миллионы людей, читая газеты и журналы, смотря передачи по телевидению, да и приходя в театры, начинали теряться в догадках, что же правильно в этой жизни, что теперь является белым, а что чёрным.
Но Горбачёв не понял всей трагедии выступления актёра. Не понял, что именно мучает простых людей, живущих по ту сторону от Кремлёвской стены. Для него важна была чистая политика, которую и представляла, по его мнению, Нина Андреева. Потому, услышав выступление Михаила Ульянова и радуясь, что может так запросто поговорить с народным любимцем, сказал ему с Президиумной высоты: