Кому как не ему, журналисту, защищать общечеловеческие принципы свободы слова? Но нет, он начал выкручиваться, что-то выдумывать, вместо того, чтобы сказать то, что было на самом деле… Ну, если уж боялся, на худой конец, мог просто бы промолчать. Это было бы честнее.
Но всё же, дорогой читатель, «правда Ельцина» восторжествовала — он попал на конференцию, хотя, честно говоря, при настоящем желании не пустить его туда, властям достаточно было, как говориться, раз плюнуть. Но это уже другой вопрос. Теперь Ельцину, кровь из носа, надо было выступить. И пусть опять он расскажет о своей системе. Нам с вами остаётся только учиться на таких примерах, какую демократию строить самим, какую не повторять в будущем. И так, слово Ельцину. Понятно, что воспоминания в литературном плане писал не он, однако он их подписывал. Что же именно?
День, два, три, четыре, идёт уже последний день конференции. Я всё думал, как же быть — как же выступить? Список большой, из этого списка, конечно, всегда найдётся тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать его мне. Посылаю одну записку — без ответа, посылаю вторую записку — то же самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что после обеда конференция перейдёт к принятию резолюций и решений. Когда я услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обратился к нашей карельской делегации. Говорю: «Товарищи, у меня выход один — надо штурмом брать трибуну». Согласились. И я пошёл по длинной лестнице вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и попросил ребят-чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне в основном, надо сказать, неплохо, — они распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твёрдым шагом пошёл по этому длинному проходу, прямо к президиуму.
Когда я дошёл до середины огромного Дворца, зал всё понял. Президиум — тоже. Выступающий, по-моему, из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мёртвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой с красным мандатом, я шёл прямо вперёд, смотря в глаза Горбачёву. Каждый шаг отдавался в душе. Я чувствовал дыхание пяти с лишним тысяч человек, устремлённые со всех сторон на меня взгляды. Дошёл до президиума, поднялся на три ступеньки, подошёл к Горбачёву я прямо с мандатом, смотря ему в глаза, твёрдым голосом сказал: «Я требую дать слово для выступления.
Или ставьте вопрос на голосование всей конференции». Какое-то минутное замешательство, а я стою. Наконец он проговорил: «Сядьте в первый ряд». Ну что ж, я сел на первый ряд, рядом с трибуной. Вижу, как члены Политбюро стали советоваться между собой, шептаться, потом Горбачёв подозвал зав. общим отделом ЦК, они тоже пошептались, тот удалился, после этого ко мне подходит его работник, говорит: «Борис Николаевич, вас просят в комнату президиума, с вами там хотят поговорить». Я спрашиваю: «Кто хочет со мной поговорить?» — «Не знаю». Говорю: «Нет, меня этот вариант не устраивает. Я буду сидеть здесь». Он ушёл. Снова заведующий общим отделом перешёптывается с президиумом, снова какое-то нервное движение. Снова ко мне подходит сотрудник и говорит, что сейчас ко мне выйдет кто-нибудь из руководителей.
Я понимал, что из зала мне выходить нельзя. Если я выйду, то двери мне ещё раз уже не откроют. Говорю: «Что ж, я пойду, но буду смотреть, кто выйдет из президиума». Тихонько иду по проходу, а мне с первых рядов шёпотом говорят, что нет, не выходите из зала. Не дойдя метров трёх-четырёх до выхода, остановился, смотрю в президиум. Рядом со мной расположилась группа журналистов, они тоже говорят: «Борис Николаевич, из зала не выходите!» Да, я сам понимал, что из зала выходить действительно нельзя. Из президиума никто не поднялся. Выступающий продолжил свою речь.
Ко мне подходит тот же товарищ и говорит, что Михаил Сергеевич сказал, что даст мне слово, но надо вернуться к карельской делегации. Я понял, что пока дойду туда, пока вернусь обратно, прения свернут, и слово мне не дадут.
Поэтому ответил, что нет, я у делегации отпросился, поэтому назад не вернусь, а вот место на первом ряду — оно мне нравится. Резко повернулся и сел опять в центр, у прохода на первом ряду, прямо напротив Горбачёва.
Собирался ли он меня действительно пустить на трибуну, или уже потом пришёл к выводу, что для него будет проигрышем, если он поставит вопрос на голосование, и зал выступит за то, чтобы дать мне слово? Трудно сказать. В итоге он объявил моё выступление и добавил, что после перерыва перейдём к принятию резолюций.