Повторное открытие заседания Думы, назначенное на февраль 1917 г., все рассматривают как отправную точку решающего поворота событий — куда бы они ни завели.
Председатель Думы Родзянко полностью осознает всю серьезность положения и отправляется к царю, чтобы предупредить о надвигающемся взрыве. Он рисует реалистическую картину ситуации и вновь высказывается в пользу ответственного перед Думой правительства. И делает это с особой энергией: ведь незадолго до этого он стал свидетелем разговора в доме великой княгини Марии Павловны, в котором открыто шла речь о планах, предусматривающих отстранение царицы — как причины всех зол — от государственных дел и отправку ее в монастырь. Так что дамоклов меч дворцового переворота навис не только над Думой, но и над самой царской семьей.
Великого князя Александра Михайловича, с детства наиболее близкого к Николаю, также информируют в Киеве о настроениях населения. Он решает приехать для личной беседы с царицей в Царское Село.
Александра догадывается о причинах визита и просит царя присутствовать при разговоре. После прохладного приема, оказанного ему царицей, Сандро без вступления переходит к делу: существует единственный шанс спасти положение — немедленно перехватить инициативу.
Николай должен срочно сформировать новое, приемлемое для Думы правительство. Александра обязана, наконец, прекратить ему в этом мешать и полностью отойти от государственных дел. Ее вмешательство вредит не только ее собственному престижу, но и ведет страну к гибели. Все круги населения отрицательно относятся к ее политике.
«У тебя семья с такими удивительными детьми — почему бы тебе не посвятить себя им, а дела управления государством оставить своему мужу?» — взывает великий князь к царице.
«Самодержец ни в коем случае не может передать всю свою власть парламенту», — возражает Александра.
«Ты жестоко ошибаешься. Твой муж 17 октября 1905 г. перестал быть самодержцем — в тот день, когда манифестом вызвал к жизни Думу (…) Подумай об этом, Аликc, я двадцать два года твой верный друг; тридцать месяцев после того как Ники взял на себя верховное командование и уехал в Ставку, я молчал, не говоря ни слова, ни слова о недостойных делах и происходящем в нашем правительстве — лучше сказать: в твоем правительстве, — но сейчас мне ясно, что ты готова к гибели и твой муж точно так же… Но что будет с нами? У тебя нет права всю семью и всю страну толкать в пропасть!»
После этого царь, который слушал разговор молча, выкуривая одну папиросу за другой, выводит Александра Михайловича из комнаты. Свое последнее слово тому приходится сказать уже в письме из Киева: «Нельзя править, не обращая внимания на голос народа. И как невероятно это ни покажется, — само правительство провоцирует революцию. Оно делает все, чтобы вызвать недовольство. Небывалое зрелище доводится наблюдать — революцию сверху…»
Напоследок к царю отправляются представители союзников в войне, французский и британский послы. По их мнению, настроения различных слоев населения вызывают тревогу: если дело дойдет до беспорядков и свержения власти, что представляется неизбежным, пребывание России в войне больше не гарантировано. Пока Германия не побеждена, союзники заинтересованы в продолжении войны — государственный же переворот и взятие власти парламентом, в котором лидеры некоторых партий открыто высказываются против продолжения войны, могло бы означать выход России из войны.
Послов царь благосклонно выслушивает. Но никаких действий. И тогда председатель Думы на последовавшей аудиенции объявляет: «Я боюсь, что это мой последний визит к Вашему Величеству…»
Эти беседы, и не в последнюю очередь настоятельные предупреждения уже много лет друживших с ним послов, которым он доверял больше, чем своим министрам, заставили царя задуматься. Разве он уже не пытался с помощью Трепова наладить взаимоотношения с Думой? Разве, в конце концов, не из-за его, царя, непреклонной позиции в отношении Думы этот, несомненно, способный и — вопреки утверждениям и обвинениям царицы — лояльный человек потерпел поражение? Не его ли мнение — не предоставлять Думе полномочий, чтобы во время войны не потревожить внутриполитическую обстановку радикальными мерами — оказалось несостоятельным перед лицом волнений, именно по этой причине теперь потрясавших страну? Не только лишь сейчас, когда он непосредственно, а не на основании информации, получаемой в далеком Генштабе, столкнулся лицом к лицу с реальностью, перед ним открылась истинная картина происходящего?