В это время у Александры особенно ярко сказались умственные способности и кругозор маленькой немецкой принцессы, хорошей матери, любящей порядок и экономию в хозяйстве своего дома, но не могущей по внутреннему своему содержанию стать настоящей императрицей, что особенно жаль, так как при твердости ее характера она могла бы помочь государю. Увы, горизонты мысли государыни были много уже, чем у государя, вследствие чего ее помощь ему скорее вредила.
Странно, что две родные сестры, получившие одинаковое воспитание и образование, так разнились между собой. [Ее сестра] великая княгиня Елизавета Федоровна (Элла) после нескольких лет пребывания в России душою и понятиями стала совсем русской, тогда как императрица, любя Россию, до конца своего царствования не могла понять русскую душу — до своего трагического конца она говорила по-русски разве что со своими священниками и низшей прислугой, которые не понимали иностранных языков. Она не сумела внушить к себе той любви, которую внушала ее сестра…»
Стремление к популярности совершенно чуждо Александре. По ее мнению, при верном поведении правителей все остальное приложится, и что простой люд, которому она симпатизирует, и без того предан ей и царю. Так, например, уже будучи матерью нескольких детей и снова забеременев, перед железнодорожной поездкой с Николаем в Крым Александра отдает распоряжение, чтобы по пути не устраивалось никаких встреч, потому что она не могла показаться в таком положении. Приказу везде подчиняются — до одной станции, где губернатору не удалось удержать жителей небольшой деревушки, ожидавших императорский поезд на вокзале еще с ночи. Известие о проезде семьи государя разнеслось с быстротой молнии.
Когда поезд останавливается, губернатор в отчаянии обращает внимание Фредерикса на сложившееся положение, против которого бессилен, и тот направляется в купе царицы, где как раз в это время был и царь. Далее он сообщает: «Когда я объяснил государю ситуацию, он хотел тут же подняться, чтобы выйти на перрон. Тогда государыня запротестовала, сказав, что его величество не имеет права поощрять неисполнение своих приказаний. Мне стоило немалого труда убедить государя, который появился в дверях вагона, — и какой же бурный, трогательный прием ему был там оказан. Разочаровывать этих людей было бы большой ошибкой. К сожалению, не смогли показаться дети царя — царица велела задвинуть занавески и запретила им выглядывать. Позднее я рассказал об этом случае вдовствующей царице, прослезившись, она воскликнула: «Как ужасно, что царица не понимает, как сильно нуждается царь в популярности!»
Поведение Александры основано на ее мнении, что все, что умаляло бы образ царя как всемогущего самодержца и могло бы придать человеческий облик наместнику Бога на земле, как она истолковывала церемонию коронации, наносило ущерб авторитету царя. Так, она совершенно ошеломлена, когда устанавливает, что в ежегодно публикуемом «Готском альманахе» под рубрикой «Россия» значится «династия Гольштейн-Готторп-Романовых». Она вызывает начальника придворной канцелярии, позднее сообщившего об этом эпизоде, к себе: «Вычеркните эти имена перед именем Романовых!» — «Это невозможно, поскольку, во-первых, это верно, и, во-вторых, это равнялось бы цензуре. Не говоря уже о том, что у нас отменена цензура, за исключением сферы личной жизни царя и членов его семьи, речь ведь идет об иностранном издателе». — На что Александра ответила невозмутимо: «Тогда известите его о том, что, если он эти слова не вычеркнет, мы запретим ввозить книги в Россию». — «Это обернулось бы катастрофой, — возражает собеседник. — И повлекло бы самые нелестные отзывы о свободе общественного мнения в нашей стране, повредив образу нашего правительства внутри страны и за рубежом — впрочем, это издание после этого ввозили бы нелегальным путем и контрабандой. Кроме того, до сих пор на связь нашей династии с другими в Готе никто не обращал внимания — никто и впредь не заметит, если не указывать на нее…» Понадобилась недюжинная сила убеждения, прежде чем Александра увидела бесперспективность и бессмысленность своих требований и отступилась от них.
«Прочь из Петербурга!»
Царица и царь постепенно полностью перебираются в Царское Село. Ежедневно царю пересылают туда горы докладов; здесь он теперь дает аудиенции и принимает министров с отчетами, проводит консультации. Между Петербургом и Царским Селом прокладывают специальную железнодорожную ветку — царь обычно ездит в столицу водным путем или в особых случаях в карете. В самом начале нового века князю Орловскому, состоящему на службе Николая, удается увлечь его автомобилями, и уже вскоре в гараже царя насчитывается двадцать моделей французского производства.