— Ну, ладно, — сказал Гицэ, упрямо подняв голову, как человек, который собрал все силы, чувствует себя достаточно крепким и не нуждается в посторонней помощи.
— Ликэ Сэмэдэу ваш приятель? — резко спросил корчмаря комиссар, после того как Гицэ подтвердил, что накануне Ликэ веселился в корчме вместе с Сэилэ и другими своими друзьями.
Гицэ ожидал этого вопроса; и все же, услыхав слова комиссара, он почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Но медлить было нельзя, приходилось отвечать.
— Приятель? — повторил он. — Как раз этого-то я и не могу сказать; вернее даже, вовсе он мне не приятель; но у этого человека много всяких дел в разных местах, он часто заезжает в корчму, и мне не хотелось бы портить с ним отношения.
— Так! Человек, с которым вы не хотели бы портить отношения? — насмешливо повторил комиссар, моментально почувствовав, что этим вопросом может вывести Гицэ из терпения. — А какая вам польза от того, что вы не будете портить с ним отношения?
— Особенно большой пользы нет, — ответил Гицэ, — но вы, конечно, понимаете, что я понес бы убыток, если бы поссорился с ним. Да кроме того, — прибавил он вполголоса, — человек заходит ко мне в корчму, выпивает, закусывает, и он и его товарищи; а ведь как раз для таких людей я и стал корчмарем на проезжей дороге.
— Понятно, — продолжал комиссар, делая ударение на каждом слове, — он хорошо платит.
— Да, — ответил Гицэ, снова начиная волноваться, — Если у него нет денег, он платит мне свиньями.
— Так вы говорите, он платит вам свиньями? — переспросил комиссар, подходя ближе к Гицэ. — А вам известно, что Ликэ Сэмэдэу — человек подозрительный? Почем знать, может быть, свиньи, которых он вам дает, — краденые.
Холодный пот струился по лицу Гицэ. Ему было мучительно признаваться во всем человеку, которого он раньше никогда в жизни не видел, да еще в присутствии своего приятеля Пинти, с которым у него отношения испортились именно потому, что он скрыл от капрала свою связь с Ликэ. Но и на этот раз надо было отвечать правду, так как оставалось неизвестным, что будет показывать Ликэ, когда придет его очередь.
— У меня есть все метки стад Ликэ; это нарезанные кусочки кожи, нанизанные на проволочное кольцо. Он сам дал их мне, — сказал Гицэ уже более спокойным голосом.
— Ах, так! — воскликнул комиссар. — Он дал вам метки своих стад! А не приходилось ли вам получать от него свиней, на которых не было ни одной из этих меток?
— Случалось! — ответил Гицэ решительным тоном человека, сжигающего свои корабли. При этом он бросил взгляд на Пинтю, как будто хотел сказать: «Я для тебя это говорю».
Спокойствие Гицэ начинало выводить комиссара из терпения.
— А разве вы не знаете, — бросил он раздраженно, — что воры только с ворами знаются, а закон наказывает и того, кто принимает краденое.
Гицэ снова бросил взгляд на Пинтю и, поймав выражение гнева в его глазах и нахмуренных бровях, поднял голову и поправил на себе одежду, чувствуя, как на его висках медленно набухают вены.
— Господин комиссар, — сказал он спокойно, — не угрожайте мне, потому — не за что. Верно, я взял метки у Ликэ, чтобы при случае сообщить ему, не гнали ли мимо корчмы свиней, украденных из его стада. Верно и то, что, когда он давал мне свиней, которые казались мне подозрительными, я не пришел сюда доложить вам об этом. Не попрекайте меня! — продолжал он с жаром. — А не то я сам попрекну вас! Если вы не умеете очистить дороги от злых людей, к каким вы причисляете Ликэ, то будьте, по крайней мере, справедливы и не нападайте на тех, кого вы все равно оставляете в беде.
Гицэ жалел, что высказал это комиссару, и, произнося эти слова, в душе бранил себя, зная, что они рассердят комиссара. Он был, однако, не в силах совладать с собой. Ведь когда-нибудь ему нужно было высказать мысли, которые он так долго вынашивал в сердце, и лучше было сделать это теперь, перед лицом Пинти, который должен наконец все узнать.
Но Пинтя продолжал недоумевать, ведь он так и не узнал того, что ему было нужно. А кое-что другое он узнал только теперь, потому что Гицэ оказался припертым к стене, а не раньше, когда они оставались вдвоем.
Комиссар покраснел как рак и едва не бросился с кулаками на Гицэ; однако он чувствовал, что теперь корчмарь попался и с ним можно поиграть, как кошка с мышью.
— Понимаю, — сказал он, сдерживаясь. — Вы подружились с Ликэ лишь потому, что находились в трудном положении. Впрочем, меня мало интересует, почему вы с ним подружились; достаточно знать, что вы одного поля ягоды. А что, Ликэ всю ночь оставался один?
— Нет, — отвечал корчмарь, вновь собираясь с силами. — Вскоре после того как свечерело, к нему пришли мужчина и женщина.
— Вскоре после того как свечерело? Припомните-ка лучше: не ближе ли это было к полуночи?
— Я только что лег, — растерянно отвечал Гицэ.
— Вы только что легли?.. — повторил комиссар. — Почем я знаю, когда вы привыкли ложиться. Но пусть будет так. Кто был этот мужчина?
— Не знаю.
— Может быть, это был Рэуц, уехавший с вечера?
— Нет, — твердо ответил Гицэ.
— Ладно! — продолжал нетерпеливо комиссар. — Что же, мужчина и женщина оставались у Ликэ до утра?
— Нет. Они вскоре ушли.
— Вскоре?.. Припомните-ка хорошенько. А не случилось ли это на рассвете?
— Я только что задремал, — как-то испуганно пробормотал Гицэ.
Несколько минут все трое стояли в недоумении; казалось, они что-то где-то услышали и пытались дать себе отчет, что именно и где. Гицэ, ничего не зная о показаниях Марца, не понял, куда метит своими вопросами комиссар.
Пинтя же и комиссар после показаний этих двух лиц старались разобраться в словах Гицэ.
Комиссар из показаний Марца сделал вывод, что Бузэ Руптэ и Сэилэ Боарул напали на арендатора вечером, а Рэуц пришел в полночь сообщить Ликэ о происшедшем и, быть может, принес часть похищенных вещей; он считал, что Гицэ умышленно говорит неправду. Подойдя ближе и сурово посмотрев ему в глаза, он спросил:
— Значит, человек, который пришел с женщиной, был не Рэуц? Он пришел вечером как раз в то время, когда арендатора грабили, и вскоре ушел из корчмы?
Услыхав этот вопрос, Пинтя шагнул вперед, чтобы Гицэ мог видеть его прямо перед собой, провел рукой по лбу и нахмурил брови. «Если все это так, — сказал он себе, — то, значит, Ликэ ушел, напал на арендатора и снова вернулся в корчму. А Гицэ оклеветали». С этой мыслью он посмотрел прямо в лицо Гицэ и сделал ему знак ответить: «да».
— Я не могу в этом поклясться, — сказал Гицэ, хотя и понял знак Пинти. — Я стоял у окна и, может быть, плохо расслышал и не все разглядел. Возможно, что это был и Рэуц. Я уснул, прежде чем они ушли, и не могу точно сказать, когда именно это было.
— Разговаривали ли вы с Ликэ и его товарищами об арендаторе? — настойчиво спросил комиссар.
— Да, — ответил Гицэ, сбитый с толку этими неожиданными вопросами, — но только с одним Ликэ. Он спросил меня, когда приедет арендатор, и сказал, что собирается с ним потолковать.
— Только и всего?
— Только.
— А еще кто-нибудь это слышал?
— Не думаю, — отвечал Гицэ, запинаясь. — Он отвел меня в сторону.
— Но если вы больше ни о чем не говорили, — произнес с улыбкой комиссар, — зачем было вам секретничать?
Гицэ смущенно пожал плечами.
Пинтя не мог больше сдерживаться. Он понял, почему Ликэ, говоря с Гицэ по секрету, делал это так громко, что его могли слышать другие.
— А может быть, — сказал он, подчеркивая каждое слово, — Сэмэдэу говорил так громко для того, чтобы подозрение пало на тебя, в случае если его обвинят в нападении на арендатора?
У Гицэ мороз пробежал по коже.
— Этого не может быть! — проговорил он, задыхаясь от прилива крови. — Не может быть! — прошептал он немного спустя, как человек, защищающий свою жизнь. — Я не могу вам доказать, что говорил с Ликэ только об этом и ни о чем другом, но могу поклясться хлебом и солью, крестом и святым Евангелием, что больше ничего ему не говорил. Могу поклясться, — прибавил он в отчаянии, — что Ликэ всю ночь оставался в корчме.