После нескольких попыток поддержать диалог, она обнаружила, что он «нервный болтун». Как только пауза в разговоре становилась слегка некомфортной, он заводил свой лепет. Учитывая его до смешного острую память, стоило ему только начать говорить на какую-то тему, он не знал, как остановиться. Он всё болтал и болтал, без умолку.
Гермиона, по-видимому, и была предметом его нервозности, поскольку его лопотание было нескончаемым.
Затем, когда он вдруг осознавал, что трещит безостановочно, его немедленной реакцией было перейти в свое привычное состояние гадливости и начать оскорблять ее. Но как только он ловил себя на этом, тут же краснел, быстро извинялся (что было нонсенсом для Гермионы) и вообще замолкал.
После нескольких проваленных попыток поговорить друг с другом он, наконец, исчерпал границы собственной нервозности. Или может, им обоим было слишком скучно, чтобы продолжать терпеть неудачу в коммуникации. В любом случае, его треп несколько ослаб.
На удивление, он мог быть вполне порядочным. И умным. Их разговоры было не так трудно выносить, как она себе воображала.
Заклинание похоти сработало на ней, как одурманивающее зелье. Все воспринималось легче, чем обычно.
Она обнаружила, что могла говорить с ним непринужденно практически обо всем на свете, и они даже улыбались и время от времени подкалывали друг друга в дружеской манере.
Это было похоже на чувство легкого опьянения, но при этом ее не клонило в сон, она только возбуждалась все больше и больше. И вдруг она словила себя на том, что ей нравится то, что она видит перед собой — остролицего высокого мужчину, практически альбиноса, с ненатурально красивыми глазами, которые смотрят на нее с неприкрытым желанием (когда он думал, что она не видит), отчего по всему ее телу пробегали крошечные электрические разряды.
Иногда… он снова переходил на бред, и Гермиона начинала гадать, как же Малфой выглядит под этим превосходно сшитым костюмом. А ведь он мог бы смотреться очень сексуально, если бы расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке и взъерошил волосы так, чтобы несколько прядей падали на глаза. Затем ей стало любопытно, играет ли он по-прежнему в квиддич, ведь если это так, то у него должно быть гибкое мускулистое тело, которым обычно славятся ловцы.
Она так распалилась в своих фантазиях, что начала представлять, как бы он отреагировал, заберись она к нему сейчас на колени и начни покусывать мочку его уха или целовать его манящие губы.
Каждый раз, когда Гермиона ловила себя на таких мыслях, она вдруг покрывалась ярким румянцем и тут же устремлялась в другой конец зала.
Малфой, со своей стороны, был достаточно галантен, чтобы ничего не предпринимать. Даже когда он выглядел так, словно его мозги буквально плавились от утомительности их вынужденной изоляции, он ни разу не поднял вопрос о том, что они могли бы давно оказаться на воле, согласись она просто заняться с ним сексом.
Гермиона заметила, что его глаза становились всё темнее, чем дольше они говорили друг с другом, и в какой-то момент он вдруг выставлял свои колючки наружу, защищаясь, и удалялся. Но беседы с ним были довольно… приятными.
— Малфой, почему в школе ты никогда не говорил о своем даре? — поинтересовалась она в неопределенный момент их совместного заключения в другом измерении.
Они расположились на полу, вытянув ноги и рассматривая потолок.
Боковым зрением она заметила, что он пожал плечами.
— Я долгое время верил, что и ты обладаешь фотографической памятью, и всех раздражало то, как ты декламируешь целые листы из наших учебников. Правду сказать, я никогда и не думал, что это является даром и им можно восхищаться. Моргана упаси, ты только представь, если бы мы вдвоем зачитывали те параграфы наизусть? Да все ученики просто бы повыпрыгивали из окон, — он усмехнулся и продолжил: — И кстати, запоминать не значит понимать. То, что я знал теорию, никак не делало меня лучше в выполнении заклинаний или в применении любого из них на практике. А ты была хороша и в том, и в другом, и это бесило меня невероятно, особенно когда я понял, что у тебя даже нет такой памяти, какой обладаю я. Будто я узнал, что человек, за которым я все время гонюсь, лишен одной ноги и все равно он умудряется победить меня.
В его голосе отчетливо слышалось раздражение, и Гермиона позволила себе ненадолго насладиться собственным превосходством.
Он сухо рассмеялся.
— Большинство находят это жутким или пользуются мной как Напоминалкой [2]. Говоря об этой способности тебе, я впервые увидел шок в хорошем смысле этого слова, не говоря уже о зависти, — он фыркнул. — Ты начала смотреть на меня так, как смотрят многие ведьмы, когда узнают, что я унаследую большое состояние. Что ж, кого-то привлекает размер моей ячейки в Гринготтсе, но Гермиону Грейнджер манит размер моего мозга.
Щеки Гермионы вмиг окрасились в ярко-красный цвет.
— Я всегда хотела фотографическую память, — ответила она, искоса взглядывая на него. — И ревностно относилась к тем, кто ее имеет.
— Не думаю, что она тебе нужна, — произнес он, не смотря на Гермиону. — Что касается полезной информации и достижений, как отмечалось ранее, ты меня опередила в разы.
Гермиона вспыхнула. Она начинала чувствовать себя крайне скверно из-за всего, что наговорила ему. Она действительно зашла далеко.
— Но… это должно быть так помогает, не считаешь?
— Не знаю, — ответил он чуть приглушенно. — Со временем воспоминаниям становится всё тесней. В моей голове так много бессмысленной чепухи, которая никуда не девается. Мне приходится продираться через эти мелочи, чтобы найти хоть что-нибудь полезное. Ничего не исчезает. Каждое воспоминание остается таким же ярким, каким было в момент, когда событие произошло. И я не могу забыть их, просто… думаю о чем-то другом.
Гермиона молчала. Она не задумывалась об этой стороне. Невозможно представить, чтобы она делала, если бы в памяти с настойчивой ясностью возникали моменты с военных времен. Или если бы из головы не выходила ситуация, когда… тот, кто тебе нравится, агрессивно принижает все твои достоинства.
Вероятно, трудно было быть зрелым в отношении каких-то вопросов, когда ты не в состоянии преодолеть их или как-то дистанцироваться. В таком случае, быть злым и колючим — единственный способ отдалиться от тех вещей, о которых ты бы не хотел беспокоиться.
— Малфой, — наконец, обратилась она к нему. — Я думаю… я была не права насчет тебя…
— Не надо, — он оборвал ее на полуслове. — Ты не должна хорошо относиться ко мне только потому, что я влюбился.
— Не из-за этого, — ответила она, поворачивая к нему голову. — Ты намного сложнее, чем я себе представляла. Я не видела этого раньше.
На какое-то мгновение он задержал на ней взгляд, затем снова посмотрел в потолок.
— И… — она добавила, — не то чтобы это очень важно, но я врала, когда говорила, что ты непривлекательный. Ты и вправду неплохо выглядишь.
— Ну, хотя бы так, — фыркнул он.
— Твое лицо… — Гермиона задумалась в поиске подходящего слова, — идет тебе.
— Должен признаться, когда я был маленьким, я все-таки стремился к более живописному впечатлению, которое произвожу на других, — произнес он ехидным тоном.
Она покраснела.
— Я просто имею в виду, что совсем не возражаю против того, как ты выглядишь.
— Я буду беречь это воспоминание, — воскликнул он с фальшивой торжественностью. — Серьезно, Грейнджер, ты знаешь, как заставить волшебника залиться румянцем.
Спустя мгновение он добавил:
— Не то чтобы находиться здесь с тобой вечность не чистое наслаждение, но сколько времени, по-твоему, прошло?
— Трудно сказать, когда мы физически не ощущаем его в этом измерении. По меньшей мере, две недели. Может быть, даже месяц.