Подлинность всех стихотворений оценивается различными учеными по-разному.
В художественном отношении эта поэма заслуживает высокой оценки: она изящна и остроумна по мысли, красива по стиху и стилю. Характеристика Эроса в ней оригинальна и не типична для эллинистической поэзии, в которой образ Эроса, таинственного и мощного божества, снизился до образа капризного шаловливого ребенка (как в «Аргонавтике» Аполлония Родосского, III, 90-160, и в XIX идиллии Феокрита).
В идиллии бог любви показан в юмористической ситуации: Афродита ищет сына, выкликая его приметы так, как было принято объявлять о беглых рабах; она даже называет его этим термином.
Три рукописи XIII века приписывают поэму «Европа» Мосху; нет никаких оснований сомневаться в этом; в «Европе» и «Эросе-беглеце» много общих черт — красивый легкий стих, пластичность образов, наличие антитез, юмор.
Поэма «Европа» излагает в форме поэтического эпиллия миф об одном из любовных похождений Зевса: влюбившись в молодую девушку, Европу, Зевс превратился в быка и, похитив ее, перенес ее на своей спине через море на остров Крит, где она родила ему двух сыновей — Миноса и Радаманта, ставших впоследствии судьями в загробном царстве.
Композиция эпиллия «Европа» довольно сложна; она состоит из четырех частей: 1) сон Европы; 2) описание золотой корзины, в которую Европа собирает цветы; 3) появление быка и 4) бег через море.
Стихотворение приписано Мосху византийским компилятором Стобеем. Оно написано от первого лица и по содержанию несколько приближается к песенкам мальчиков в VIII идиллии Феокрита; однако всякий намек на труд пастуха, на его реальную жизнь здесь отсутствует; речь идет только о том, что приятно нежиться в тени платана на берегу журчащего ручья. Это — уже та искусственная, идиллическая в нашем смысле слова ситуация, которая в новой европейской литературе развилась в пастораль.
Чисто литературная ценность этой маленькой буколики настолько велика, что она привлекла к себе внимание молодого Пушкина, который в 1821 году дал поэтическое переложение ее под названием «Земля и море», включенное им впоследствии в издании 1826 года в раздел «Подражания древним».
Когда по синеве морей
Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И челны на волнах лелеет,
Забот и дум слагая груз,
Тогда ленюсь я веселее
И забываю песни муз:
Мне моря сладкий шум милее.
Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут,
Я удаляюсь от морей
В гостеприимные дубровы:
Земля мне кажется верней,
И жалок мне рыбак суровый;
Живет на утлом он челне,
Игралищем слепой пучины,
А я в надежной тишине
Внимаю шум ручья долины.
БИОН
Единственное крупное стихотворение, ныне обозначаемое именем Биона — «Плач об Адонисе», — было в первых изданиях идиллий (Альда Мануция, Юнты и Каллиерга) приписано Феокриту на основании лишь одной группы рукописей (XIV в. и позже), и уже в 1565 году Меткерке, опираясь на гипотезу крупного филолога Камерария, включил его в свое издание малых буколических поэтов с именем Биона, присоединив еще пять фрагментов из Стобея. Стефанус в первом издании 1566 года принял эгу атрибуцию и добавил еще два мелких стихотворения; в издании Орсини 1568 года число фрагментов было доведено до тринадцати: именно в нем впервые появился крупный фрагмент эпиллия «Эпиталамий Ахилла и Дейдамеи»; наконец, последние четыре фрагмента были напечатаны в женевском издании Виньона в 1584 году. С тех пор во всех изданиях воспроизводятся все эти стихотворения, однако достоверность их оценивается учеными по-разному.
Гипотеза Камерария о принадлежности «Плача об Адонисе» Биону опирается в основном на сличении этого «Плача» с подражательным «Плачем о Бионе»; в последнем имеется, несомненно, несколько ясных намеков на мотивы первого: так, ст. 68-69 «Плача о Бионе» (о прощальном поцелуе Афродиты, который она дарит Адонису) связаны со ст. 13-14 «Плача об Адонисе»; ст. 5 («алейте, розы и анемоны») первого — со ст. 65-66 второго (о происхождении роз и анемонов из крови Адониса и слез Киприды). Есть некоторые сходные моменты в концовках стихов, в эпитетах и т. п. Камерарий исходил из предположения, что автор «Плача о Бионе» сознательно старался ввести мотивы из произведения своего учителя, которое было, по всей вероятности, достаточно известно читателю, чтобы он мог уловить эти внутренние связи. Однако нельзя сказать, чтобы эти «ретроспективные» доказательства были вполне убедительны; мотивы, приводимые в качестве примеров заимствования из Биона, могли быть тем, что принято называть общими местами плачей (как и миф о происхождении возгласа плакальщиц «Ai», графическое изображение которого якобы можно было увидеть на лепестках ириса). Сходство между стихотворениями и повторные мотивы — довольно слабые доказательства заимствования и тем более авторства, особенно применительно к античной поэзии, обладавшей огромным арсеналом таких общих мест. Едва ли можно на этом основании с достоверностью устанавливать имя автора.