Отказавшись от исторической точности, автор сербской Александрии не пожалел зато красок для усиления занимательности романа. О похождениях Александра в диковинных землях повествуют здесь не только его письма: эти похождения становятся в сербской Александрии важнейшей темой рассказа, не менее важной, чем военная тема; приключениям Александра посвящена, в сущности, вся вторая часть романа (после гибели Дария). Важное место занимает и любовная тема. Сделав Александра жертвой «женской злобы»,[208] автор Александрии не раз, однако, упоминает в романе и добрых женщин: верную подругу Ахилла Поликсену, «вселюбимую и всесладкую» мать Александра Олимпиаду, «марсидонскую царицу» Клеопилу Кандакию и в особенности — «паче всех жен краснейшую», украшенную «не токмо лепотою, но и душевными добродетелми» Роксану. Любовь Александра и Роксаны — совершенно оригинальная тема сербской Александрии, не известная ни Александрии Псевдокаллисфена, ни популярной на средневековом Западе «Истории о битвах Александра» Леона Неаполитанского. Желая как-то расцветить образ Роксаны, средневековые мейстерзингеры придавали ей совсем иные, отрицательные черты — в одной немецкой поэме ей приписывалась, например, попытка утопить Александра;[209] сделать ее героиней-возлюбленной решился только автор сербской Александрии. В письме к матери Александр восхваляет «безмерную красоту лица» Роксаны и объясняет, что именно эта «женская любовь», «устрелившая» его сердце, побудила его впервые подумать о своих «домашних»; умирая, Александр трогательно прощается со «светом своих очей» Роксаной: «Остани же ся с богом, милая моя любви». Но Роксана не согласна жить без Александра. Разорвав царскую багряницу, она рыдает над мертвым мужем: «Александре, всего мира царю, макидонское солнце, луче ми есть зде с тобою умрети, а от тебе разлучитись не могу», и, взяв меч Александра, закалывается у его гроба.
Сложность построения сербской Александрии, яркость отдельных сцен, глубокая разработка ряда тем (мы еще вернемся к этим темам в дальнейшем изложении), — все это делает ее несомненно одним из выдающихся памятников средневековой беллетристики. По словам А. Н. Веселовского, сербская Александрия «смело может стать наряду с прославленными Александриями Запада».[210]
Как и где возник этот памятник и при каких обстоятельствах он проник в Россию? Происхождение памятника, обычно именуемого в нашей научной литературе сербской Александрией, далеко не ясно. Древнейшие доступные нам южнославянские списки этого произведения, как и русский список Ефросина, относятся к XV в. (в литературе имеются сведения о южнославянских списках XIV в., но они, по-видимому, не сохранились).[211] Древнейший греческий список памятника, сохранившийся в Вене и опубликованный А. Н. Веселовским, уступает славянским спискам по древности (он относится к XV—XVI в.) и не может считаться их оригиналом — он имеет существенные пробелы в тексте (выпущены все приключения Александра до и после его победы над Пором).[212] Сохранились и более полные греческие списки, но они еще моложе по времени (XVII в.),[213] и текст их также не может считаться протографом славянского текста. Язык славянских и греческих списков не облегчает решения вопроса о происхождении памятника: в славянских текстах встречаются явные грецизмы, а в греческих — славянизмы (слова «закон», «воевода», вошедшие уже, впрочем, в греческий язык в XVI—XVII вв.); кроме того, собственные имена и в тех и в других текстах имеют типично латинские окончания («Ламедауш», «Вринуш» и т. д.). Могут быть поэтому предложены разные объяснения истории памятника. Возможно (к этой мысли склоняется большинство исследователей), что первоначальный текст этого романа из жизни греческого царя был все-таки греческим, но уже в XIV в. памятник был переведен на славянский язык. Местом этого перевода могла быть, вероятно, Далмация, где возникли (или были переведены) и другие беллетристические памятники мнимоисторического характера («Троянские притчи», «Сказание об Индийском царстве» и др.), или Сербия, поддерживавшая при королеве Елене (конец XIII—начало XIV в.) культурные связи с Византией.[214] Может быть, однако, роман сложился у южных славян, а на греческий язык переведен в XV— XVI в.[215] Так или иначе, роман этот отражает уже позднесредневековую традицию: в нем ощущаются не только греческие, но и западные рыцарские мотивы (с этим связана, очевидно, и латинская форма имен). Возник он, видимо, не раньше четвертого крестового похода и образования на греческих землях Латинской империи (XIII в.), усвоившей как византийские, так и западные традиции (в нем упоминаются куманы-половцы, проникшие на Балканский полуостров в XIII в. и, возможно, отражается уже турецкая угроза XIV в.).[216] Впоследствии этот роман стал излюбленным предметом народного чтения у греков, южных славян и румын («народные книги» XVIII—XIX вв.).
208
Значение темы «женской злобы» в сербской Александрии отмечено в обширном исследовании А. Н. Веселовского, посвященном этому памятнику: А. Н. Веселовский. Из истории романа и повести, вып. I. — СОРЯС, т. XL, № 2, СПб., 1886, стр. 436.
211
В статье «Alexandreida» в «Югославской энциклопедии» Дж. Радойчич указывает, что в Народной библиотеке в Белграде был список Александрии конца XIV в., писанный на бомбицине, но он сгорел в 1941 г. (Encyclopedia Jugoslavije, I. Zagreb, 1955, стр. 57). В архивном инвентаре из Зары 1389 г., перечисляющем наследственное имущество одного купца, упоминалась книга об Александре «in littera sclava», но эта рукопись не сохранилась (С. Jirecek. Eine slavische Alexandersage in Zara 1389. — Archiv fur slavische Philologie, Bd. XXV, 1903, стр. 157—158).
212
Этот текст издан А. Н. Веселовским в приложении к работе «Из истории романа и повести» (вып. I);, о нем см. в той же работе, стр. 131 —133. Ср. ниже стр. 202, прим. 46, и 235.
213
Иверский список XVII в. издан В. М. Истриным в работе: История сербской Александрии в русской литературе, вып. I. — Летописи Историко-филологического общества при Новороссийском университете, вып. XVI, Одесса, 1910, и отд. оттиск. Перечисление списков «византийских прозаических текстов» Александрии (Венский список и аналогичные более поздние списки) ср. в работе: Н. L. Gleixner. Der Alexanderbild der Byzantiner. Inaugural-Dissertation... Miinchen, 1961 (ротопринт), стр. 67—69.
214
A. H. Веселовский. Из истории романа и повести, вып. I, стр. 131 —133; вып. II. СПб., 1888, стр. 99—100; ср. указанную статью «Alexandreida» (Enciclopedija Jugoslavije, I, стр. 57—59).
215
Предположение о славянском прототипе греческих текстов было высказано А. И. Соболевским в статье «Из истории заимствованных слов и переводных повестей» (Университетские известия, Киев, 1904, № 11, стр. 5—6). А. И. Соболевскому возражал В. М. Истрин в статье «К истории заимствованных слов и переводных повестей» (Летописи Историко-филологического общества при Новороссийском университете, вып. XIII, Одесса, 1905). Ср. также новые замечания А. И. Соболевского: ИОРЯС, 1905, кн. 2, стр. 142—144; СОРЯС, т. 88, № 3, 1910, стр. 127—128. Вся эта полемика носила, однако, очень узкий характер, так как А. И. Соболевский основывал свои выводы на нескольких славянизмах («закон», «воевода» и др.) и на одной ошибке в греческом тексте, которую он объяснял искажением славянского оригинала (см. ниже, стр. 234 и 244). Ср. также: M. Murko. Uber Werke okzidentaler Herkunft in der mittelalterlichen Literatur des Siidslaven. Deuxieme Congres international des etudes byzantines Belgrade, 1927, Compte-rendu, Belgrade, 1929, стр. 150—152.
216
A. H. Веселовский. Из истории романа и повести, вып. I, стр. 165—166, 444—450. Ср. комментарий, прим. 197.