Не позднее XIV в. стали известны в русской письменности и апокрифические сказания о хождении к земному раю и странам блаженных. В одном из них рассказывалось о хождении пустынника Зосимы в страну блаженных «сынов Рехома», отделенную от всего мира непроходимой рекой. Эти «сыны Рехома» (в более позднем списке они именуются рахманами) не имеют одежды, видимой смертному человеку, у них нет «ни огня, ни ножа, ни иного железа на дело, ни сребра, ни злата».[239] В другом сказании повествовалось о путешествии трех иноков в поисках места, «где прилежит небо к земли». Пройдя столп, поставленный Александром Македонским, и источник с живой водой, они приходят в пещеру, где живет нагой мудрец, святой Макарий (имя которого и значит «блаженный»). Макарий рассказывает им, что за 20 поприщ от этого места находятся два «града» — железный и медный, а за ними — недоступный взорам смертных земной рай, где некогда жили Адам и Ева.[240]
На почве таких сказаний о блаженных землях и людях возник памятник русского происхождения — послание новгородского архиепископа Василия Калики тверскому епископу Федору о земном рае. Рай этот, доказывает автор послания, не погиб; из него текут реки Тигр, Нил, Фисон и Евфрат; «а место непроходимо есть человеком, а верху его рахмане живуть». В доказательство верности своих слов автор ссылается на житие святого Макария и на рассказ новгородцев, занесенных бурей к райским землям — «а тех, брате, мужей и нынеча дети и внучате добры здорови».[241] Послание Василия пользовалось в XV в. достаточной известностью — оно было включено в некоторые летописи;[242] мы находим его и в сборнике Ефросина.[243]
Весьма распространены были в древней русской письменности и памятники, напоминающие людям об их неизбежной смерти. В известной на Руси уже с IX—XII вв. «Повести о Варлааме и Иоасафе», где тема смерти занимала вообще важное место, приводилась притча, рассказанная пустынником Варлаамом царевичу Иоасафу: человек бежит от зверя (льва или единорога) и взбирается на дерево; страшный змей сторожит его и хочет поглотить, а дерево между тем грызут две мыши — черная и белая. Это иносказание жизни человеческой (зверь — старость и смерть, змей — сети дьявола, а мыши — день и ночь, сокращающие время жизни) было чрезвычайно популярно в средневековой литературе: его пересказывали агиографы и проповедники древней Руси (начиная с Кирилла Туровского), переписывал его и Ефросин.[244]
К концу XV в. тема смерти приобрела на Руси особую остроту. Вера в конец мира в 1492 г. была в Восточной Европе еще более распространена, чем в Западной, тем более, что и самый этот год так и именовался по византийско-русскому календарю семитысячным годом. О грядущем конце мира в семитысячном году повествовало популярное в русской письменности (известное еще составителю «Повести временных лет») апокрифическое «Откровение Мефодия Патарского». До 1492 г. была доведена на Руси пасхалия — таблица для ежегодного вычисления даты и месяца переходящего праздника пасхи; предупреждения о «страхе и скорби», наступающих в этом году, читались в различных памятниках. Начало 90-х годов XV в. было временем горячих споров о конце мира в русской публицистике; предупреждая всевозможные «сумнения», церковники вновь и вновь напоминали о неизбежной смерти всех людей: «Тогда восплачется люте всяка душа и воздыхает горко. Егда видят вси скорбь без утехи, тогда будет внутрь страх и вне трепет, на путех плачь и в домех рыдание, на путех горе и в домех горе!».[245] Именно в эти годы в кружке, группировавшемся вокруг одного из ревностнейших «обличителей ереси» конца XV в., архиепископа новгородского Геннадия, был переведен немецкий средневековый диалог человека со смертью — «Прение Живота и Смерти». В одной из редакций «Прения», сложившейся на Руси, появилось и упоминание об Александре Македонском. «Александр, царь македонский, удал и храбр был и всему подсолнечному царь и государь, да и того яз взяла, яко единого от убогих», — хвастается Смерть.[246]
Воспитанный на литературе подобного рода, русский читатель конца XV в. с особым интересом обращался к сербской Александрии. В южнославянском романе об Александре соединялись темы многих названных нами памятников: Александрия была тесно связана и с апокрифическими сказаниями о земном рае и странах блаженных и с «Откровением Мефодия Патарского»;[247] иносказание жизни человеческой из «Варлаама и Иоасафа» даже прямо цитировалось в Александрии — его вспоминал бежавший за помощью к Александру злосчастный царь Кандавкус. Но сербская Александрия занимала совсем особое место среди разнообразных памятников духовно-назидательной и даже легендарно-апокрифической литературы конца XV в. Как ни важны были темы, затронутые в Александрии, книга эта оставалась все-таки произведением беллетристическим — романом, и притом романом приключенческим. Александр в этом романе отнюдь не был царевичем Иоасафом из «Повести о Варлааме и Иоасафе», узнавшим о существовании смерти и из-за этого ушедшим от жизни. Герои Александрии нередко проливают слезы, но еще чаще они шутят и смеются. Подобно герою арабского эпоса Гаруну аль Рашиду, Александр охотно выступает в романе под чужим именем, являясь к другим государям (и, в частности, к своему врагу Дарию) в роли собственного посла. Во время решающего поединка с гигантом Пором юный Александр, как Давид в поединке с Голиафом, побеждает своего могущественного противника хитростью: он кричит, что сзади Пора, вопреки уговору, подходят индийские войска. Пор оборачивается, и Александр, «прельстив» (перехитрив) индийского царя, убивает его.
239
Памятники отреченной русской литературы, собраны и изданы Н. Тихонравовым, т. II. М., 1863, стр. 79, 81—83 и 87.
241
Ср.: А. Н. Веселовский. Разыскания в области русского духовного стиха, вып. 6. — СОРЯС, т. LIII, № 6, СПб., 1891, стр. 19—104.
242
Рассказ читается в Софийской I летописи (ПСРЛ, VI, стр. 87—89) и в поздних летописях — Воскресенской (ПСРЛ, VII, стр. 212) и Вологодско-Пермской (ПСРЛ, XXVI, стр. 109). Отсутствие его в Новгородской IV летописи свидетельствует о том, что он не восходил к общему источнику Софийских и Новгородских летописей — своду 30—40-х годов XV в.
244
ГПБ, Кир.-Бел. № 22/1099, л. 107—107 об. Ср.: А. Н. Веселовский. О славянской редакции одного аполога Варлаама и Иоасафа. — СОРЯС, т. XX, № 3, 1879..
245
Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV—начала XVI в., стр. 413.
246
Повести о споре Жизни и Смерти. Исследование и подготовка текста Р. П. Дмитриевой, М.—Л., 1964, стр. 165.