При включении сербской Александрии в русскую письменность необходимо было соблюдать осторожность. Некоторые из отличий русской редакции от ее южнославянского оригинала явно вызывались идеологическими причинами. Чересчур обильными, например, показались русским редакторам ссылки на Гомера и гомеровских героев — ссылки эти были сильно сокращены, а самая книга Гомера несколько неожиданно превратилась (при описании прихода Александра в Трою) в книгу «о разорении Иерусалиму исперва до конца». Подобные изменения могли отчасти объясняться тем, что имена Гомера и его героев просто были недостаточно знакомы русским читателям — «Троянские притчи» только что появились в России, а из более сухих хроникальных пересказов читатель мало что мог узнать о Троянской войне. Но дело не ограничивалось одним сокращением «еллинского» материала: одновременно в русских списках увеличивалось количество ссылок на Саваофа и вообще всевозможных выражений единобожия главного героя. Особенно последовательным сокращениям подверглась Александрия в тех местах, где автор ее обнаруживал склонность к взглядам почти материалистического характера, восходящим, очевидно, к каким-то переложениям Гиппократа — там, где он ссылался на «четыре стихии», управляющие здоровьем «человеческих телес», или объяснял сны (даже вещие!) увлажнением «главного» (головного) мозга «от многа спания и залихаго питиа». Временем создания русской редакции объяснялось, очевидно, и усиление монархических тенденций — в годы, когда Новгородская республика была включена в число владений «великого государя», неограниченность и величие власти «великих государей» нужно было всячески подчеркивать. Одна поправка в русском тексте Александрии особенно ясно указывает на время возникновения этого текста. При описании пещеры мертвых (дальше мы еще вернемся к этому описанию) в южнославянских текстах Александрии говорилось, что «еллинстии боги» будут мучиться в этой пещере до семитысячного года, когда же «семь веков» (тысячелетий) скончаются, они будут ввергнуты в ад. Столь решительное указание на семитысячный год смутило русского редактора, писавшего в преддверии 1492 г., и слова эти были заменены на менее определенное: «до втораго пришествиа господня».[250]
Однако исправления такого рода мало изменяли общий характер сербской Александрии. И в своей русской редакции памятник этот продолжал обнаруживать опасные тенденции. Сомнительным в идеологическом отношении оказывалось как раз изложение тех тем, которые особенно интересовали читателей того времени: темы смерти и бессмертия и темы блаженных нагомудрецов.
Мы уже знаем, чем именно отличалась сербская Александрия от Александрии Псевдокаллисфена, включенной в русские хронографы. Псевдокаллисфен упоминал о ранней смерти Александра: Александр у него был так же смертен, как и рахманы; и тот и другие жаждали бессмертия, но понимали неизбежность смерти. Этим, собственно, изложение данной темы у Псевдокаллисфена и заканчивалось — темой бессмертия души позднеэллинистический автор не занимался. Иначе обстояло дело для автора сербской Александрии — христианин, сделавший македонского царя единобожником, не мог не задуматься над проблемой загробного существования своих героев.
Так возникла в сербской Александрии тема, весьма популярная в средневековой литературе и нашедшая свое завершение в Дантовом «Аде», — тема путешествия героя в те мрачные места, где пребывают души умерших. Отважившись на такое путешествие, Александр попадает в пещеру, где томятся эллинские боги и цари. Там он встречает и своих побежденных противников — Дария и Пора. «О премудре во человецех, Александре, да и ты ли осужен еси с нами быти?» — спрашивает его Дарий. «Не с вами осужен есмь, — осторожно отвечает Александр, — но приидох видети вас и паки от вас отъити хощу». — «Блюдися и ты, Александре ... да не сведен будеши семо», — вторит Дарию Пор. Разговор этот явно не нравится герою. «Буди печалуйся мертвыми, а не живыми пецися», — с досадой отвечает он индийскому царю. Но надолго ли это его преимущество над Дарием и Пором, надолго ли удастся ему «отъити» от них? Что ожидает его после скорой и неизбежной смерти?
Вопрос этот не мог не волновать читателей Александрии. Мог ли рассчитывать Александр, что ему удастся избежать мучений в мрачной пещере? Христианская догматика достаточно определенно решала вопрос о загробной судьбе даже и добродетельных, но некрещеных людей.