объяснял Данте в аду Вергилий:
К этой же мысли, очевидно, склонялся и автор сербской Александрии. «Радуйся, всех глав глава, егда бо весь мир приимеши... — приветствует Александра рахманский царь-учитель Ивант, — егда вся земьская приобрящеши, тогда и ада наследиши». «Почто сие слово речи ми?» — спрашивает смущенный этим странным приветствием Александр. «Велеумному не подобает толковати», — отвечает Ивант.[251]
Не оставляя читателю надежды на загробное спасение Александра, автор сербской Александрии зато был более снисходителен к добродетельным рахманам. «Житие» их, как мы уже знаем, было «бестрашным»: отходя от «сего тленного жития», они переходят «в другое нетленное»; именно поэтому Александр, завидуя им, говорил, что хотел бы вместе с ними встретить «второе пришествие» близ рая. Это явное превосходство рахманов над Александром находило некоторое оправдание в том, что они были потомками библейского Сифа. О том, как Христос в порядке особого снисхождения извел из ада некоторых ветхозаветных праведников, рассказывал и Данте:
Отнесение к этим «многим» рахманов было, конечно, натяжкой составителя сербской Александрии — рахманы были все-таки не библейскими патриархами, а лишь потомками одного из них, и притом потомками, не узнавшими крещения. Русский редактор не смог, очевидно, согласиться с таким излишне оптимистическим решением вопроса об их загробной судьбе. К разговору Александра с рахманами он присоединил диалог, восходящий к хронографической Александрии (где рахманы не были потомками Сифа и где вопрос о бессмертии души вообще не ставился).[252] Александр предлагает рахманам дать им что-нибудь из того, чего нет в их земле. «Дай же нам, царю Александре, бесмертие, помираем бо!» — восклицают «единемы усты» рахманы. Но этого не может им дать и Александр: «Не бесмертен аз есмь, каково бесмертие вам подам?».
Вставка эта явно противоречила тем местам сербской Александрии, где говорилось, что рахманы без страха переходят из «тленного жития» в «нетленное», и явному превосходству рахманов над «тленным» Александром, обреченным на муки ада. Рахманы все-таки оставались в сербской Александрии образцом добродетели, идеалом, недостижимым для остальных героев романа. И это не могло не беспокоить тех благочестивых читателей, которые рассматривали сербскую Александрию с позиций официальной церковной идеологии.
Заслуживали ли рахманы такого прославления? Рахманы, как мы знаем, хорошо были известны на Руси — о них рассказывала еще Хроника Георгия Амартола, известная на Руси с XI—XII вв., их упоминала «Повесть временных лет», они фигурировали в переводных апокрифических сказаниях и в послании новгородского владыки Василия его тверскому собрату. Но кто такие были рахманы? Быт их был странен и несколько противоречив. Некоторыми чертами они напоминали хорошо знакомых читателю монахов, но вместе с тем и отличались от них — и весьма существенно. С одной стороны, они не несли монашеских обетов, имели жен (хотя и живущих на особом острове и навещающих мужей раз в год), не были даже христианами. Но, с другой стороны, они не имели и достаточно известных мирянам пороков, которыми отличались русские черноризцы XV в.: не «волочились по миру», не «стяжали села», не «порабощали христиан», не собирали «неправедно сребро и злато». Совсем свободные от мирских интересов, «нагие», совлекшие с себя все страсти, не думающие о «ратех» и «кровопролитиях», древние рахманы могли наводить читателей на весьма опасные размышления.
Какие именно это были размышления — мы узнаем из того самого сборника Ефросина, где помещена сербская Александрия. Наряду с Александрией, как мы уже отмечали, Ефросин переписал «Слово о рахманех», заимствованное у Амартола, но дополненное. Смысл этого дополнения мы поймем, если сопоставим описание быта рахманов у Амартола и у Ефросина:
В них же несть ни четвероножины, ни рольи, ни железы, ни созданиа, ни огня, ни злата, ни сребра, ни овоща, ни вина, ни порт, ни мясоядения, ни ино дело некоторое же, ли на насыщение текуть...[253]
251
Характерно, что в связи с таким решением сербской Александрией вопроса о загробной судьбе Александра, на фреске, помещенной в сербском монастыре святого Георгия вблизи г. Пирота, Александр вместе с Дарием и Пором изображен среди адских мук (Ст. Новаковиh. Приповетка о Александру Великом у староj српскоj кньижевности. II оделенье гласника Српског ученог друштва, кн. IX. Београд, 1878, стр. XXX—XXXI).
252
В. Истрин. Александрия русских хронографов. Приложение, стр. 86. Ср. ниже, стр. 205—206.
253
В. М. Истрин. Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха. Хроника Георгия Амартола в русском переводе, т. I. Пгр., 1920, стр. 48. Добавления в ефросиновском тексте выделены курсивом.