Памятник, вызывающий такие мысли, не заслуживал поощрения и распространения. Уже в начале XVI в. приехавший на Русь греческий монах Максим Грек, предостерегая своих читателей против «лживой мудрости», назвал среди различных видов этой мудрости (рядом с «еллинской» философией и литературой) «рахмяном наго обученна».[258] Специально выступал против чтения «Александрии» и «Трои», противопоставляя им библейские книги, белорусский церковный деятель и первопечатник XVI в. Франциск Скорина.[259]
Так сложилась судьба сербской Александрии на русской почве. Памятник этот появился уже в XV в. и несомненно заинтересовал своих первых русских читателей. Но широкое распространение он получил в совершенно новой обстановке, в XVII в., когда средневековый рыцарский роман и другие произведения беллетристики стали излюбленным чтением русских книжников.
Я. С. Лурье.
СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РОМАНА ОБ АЛЕКСАНДРЕ МАКЕДОНСКОМ
Из памятников древнерусской литературы до XVII в. сербская Александрия является, пожалуй, единственным образцом жанра средневекового романа. Ей присуща довольно сложная фабула, она населена большим числом персонажей, традиционный «историзм» в значительной мере уступает в ней место занимательности: она рассказывает не только о необыкновенной судьбе «царя и самодержца вселенной» и его славных победах, но и о его удивительных приключениях, о мире чудес, открывшемся перед Александром во время его похода в таинственную «десную страну востока». В то же время перед нами не просто рыцарский роман или роман приключений: и его автора, и русского редактора, внесшего немало нового в сюжет Александрии,[260] волновали различные философские проблемы. Они задумывались над неустроенностью мира, в котором люди бессильны перед превратностями судьбы, где смерть одинаково грозит и простому воину, и могущественному царю. Они сравнивали свою жизнь, полную несправедливости и жестокости, с «ангельским житием» добродетельных нагомудрецов, которые, однако, как и все люди, напрасно мечтают о бессмертии.[261]
Какими же художественными приемами пользовался автор для воплощения сложного сюжета и глубокого смысла Александрии? Какие из них, выдержав испытание временем, сохранились в арсенале современного романиста и какие, напротив, отступили на второй план или исчезли вовсе? Ответить на эти вопросы частично помогают наблюдения над некоторыми особенностями стиля Александрии.
При этом нельзя забывать, что Александрия — роман переводный. Может возникнуть сомнение, насколько вообще правомерно рассматривать это переводное произведение как определенный этап в развитии древней русской литературы. Однако мы полагаем, что специфика литературного развития того времени позволяет игнорировать разницу между произведением переводным и оригинальным. Во-первых, репертуар древнерусской светской прозы был настолько ограничен и удельный вес переводных памятников в ней был настолько велик, что каждое из этих произведений играло заметную роль в развитии русской литературы. «Литературные центры Востока и Запада, — писал А. С. Орлов, — поделились с Россией характерными произведениями своей древности (начиная с предшествующей эры): они дали средневековой России популярнейшие из мировых сюжетов, познакомили ее с главнейшими видами повествования».[262] Во-вторых, как уже не раз отмечалось исследователями, древнерусские переводчики (особенно произведений светских) допускали относительную свободу в обращении с текстом оригинала, то облегчая несвойственные русскому языку конструкции, то украшая текст традиционными для русской книжности тропами, а порой и значительно перерабатывая свой оригинал.[263] Поэтому такие переводы являлись одновременно и творчеством русских переводчиков и редакторов, на них совершенствовался и шлифовался литературный язык, обогащалась его стилистическая система.
Сопоставляемые ниже списки: сербский список, изданный С. Новаковичем,[264] и Ефросиновский список конца XV в., положенный в основу настоящего издания, — не могут естественно отождествляться со списком-оригиналом перевода и списком-архетипом (родоначальником) всех русских списков Александрии. В этом отношении производимые нами постоянные сравнения сербского и русского текстов условны. Они интересны лишь как свидетельство того, какие стилистические черты южнославянского текста казались приемлемыми и какие, напротив, подверглись изменениям и правке на одном из ранних этапов бытования сербской Александрии на русской почве.
258
А. И. Клибанов. К изучению биографии и литературного наследия Максима Грека. — Византийский временник, т. XIV, М., 1958, стр. 171.
259
П. В. Владимиров. Доктор Франциск Скорина, его переводы, печатные издания и язык. — ОЛДП, вып. ХС, СПб., 1888, стр. 116.
261
Подробнее см. выше в статье Я. С. Лурье «Средневековый роман об Александре Македонском в русской литературе XV в.», стр. 163—167.
262
А. С. Орлов. Переводные повести феодальной Руси и Московского государства XII—XVII веков. Л., 1934, стр. 3.
263
См.: Н. А. Мещерский. Проблемы изучения славяно-русской переводной литературы XI—XV вв. — Актуальные задачи изучения русской литературы XI—XVII веков (ТОДРА, т. XX), М.—Л., 1964, стр. 213—223. Там же см. библиографию вопроса.
264
Приповетка о Александру Великом у староj српскоj кньижевности. Критички текст и расправа од Стоjана Новаковиhа. — Гласник Српског ученог друштва. Друго оделена. Кньига девета. Београд, 1878. Далее: Нов.